Так корабль «Да Гамма» покинул Солнечную систему. Через два года люди, безнадежно пожимая плечами, похоронили свою надежду. Убиты туземцами или микробами, проглочены внезапно расступившейся поверхностью, заморожены внезапным штормом с ледяного севера — кто знает? Кто ведает? Сейчас мало кто говорит о Новой Земле. Не публикуются больше, как прежде, утопические рассуждения о новом старте человечества; все больше и больше людей стало обращать свой взор на Землю, понимая, что это — их единственный дом и единственная надежда на все времена.
«Две ласточки не делают лето… Статистически неадекватный пример… Статистически несомненно, что где-нибудь должно быть…» Но фонды на дополнительные исследования сокращались на каждой сессии парламента. Все больше огромных межзвездных кораблей повисало во тьме около земли, в то время как их капитаны разыскивали финансирование. И когда институт Лагранжа захотел приобрести на свои средства один из таких кораблей, он не смог этого сделать: всегда находились различные причины. «Сожалею, но мы хотим сохранить его: как только найдем средства, мы попытаемся осуществить свой собственный план…», «Простите, но корабль уже сдан на прокат: через два месяца отправляется с ксенобиологической экспедицией на Тау Кита…», «Сожалею, но мы предполагаем занять его межпланетным фрахтом…», «Сожалею, но…»
И «Генри Хадсон» надо было строить с самого начала.
Египтяне плавали до Пунта и легко могли двигаться дальше; с небольшим усовершенствованием их корабли могли бы достигнуть Индии. Древние греки построили ветряную турбину, но вокруг было слишком много дешевой рабочей силы, чтобы имело смысл строить турбину на воде. Римляне печатали свои карты, но не делали этого с книгами. Арабы создали алгебру, но применили ее к теологии. Человека никогда не интересовало то, в чем он по-настоящему не нуждался. Общество должно ощутить реальную потребность в чем-то, тогда это будет сделано.
Стремление к межзвездным путешествиям умирало.
Солнце осталось в двух биллионах километрах позади и выглядело не больше яркой звездочки в морозном небе, когда корабль вошел в подпространство. Двигатели взвыли, поднимаясь на порог за которым наступит омега-эффект. Раздалось пронзительное жужжание — корабль и его экипаж выходили из нормального энергетического состояния; тьма и хаос, пока атомы перестраивались по недираковским матрицам. Затем наступила тишина, и абсолютно непроницаемый мрак на экранах.
Это было как бесконечное падение через ничто. Корабль не ускорялся, не вращался, ибо не было ничего, относительно чего можно было бы двигаться; на время такого путешествия корабль «выпадал» из нашей четырехмерной Вселенной.
Вес вернулся, как только внутренняя оболочка корабля стала вращаться вокруг внешней, но Лоренцен по-прежнему чувствовал себя больным: он плохо переносил состояние невесомости. Теперь оставалось только спокойно ждать в течение месяца или около того, пока они не доберутся до звезды Лагранжа.
Потянулись дни, отмеряемые часами, без каких-либо особых происшествий — люди просто ждали, зажатые в пустоте безвременья. Пятьдесят человек, космонавты и ученые, разъедаемые пустотой проходящих часов, и ломающих голову над тем, что ждет их на выходе из подпространства.
Это произошло на пятый день путешествия. Лоренцен и Тетсуо Хайдеки направлялись в главную кают-компанию. Маньчжурец был химиком-органиком: маленький, хрупкий, вежливый человек в свободном костюме, робеющий перед людьми и отлично знающий свое дело. Лоренцен думал о том, что Хайдеки соорудил между собой и остальными барьер из своих испытательных пробирок и анализаторов, но ему нравился азиат.
«А ведь я тоже делаю довольно много, чтобы оградить себя? Да, я неплохо контактирую с людьми, но глубоко в душе — боюсь их.»
— …но почему нельзя сказать, что путешествие на Лагранж занимает месяц? Ведь именно столько времени мы проведем на борту корабля? И именно столько времени пройдет для наблюдателя на Лагранже и в Солнечной системе с момента нашего вхождения в подпространство и до выхода из него.
— Не совсем, — отозвался Лоренцен. — Математика утверждает, что бессмысленно сопоставлять время в обычном и искривленном пространстве. Оно даже приблизительно не похоже на то, как мы понимаем время в классической теории относительности. В уравнениях омега-эффекта t и t' имеют совершенно различные значения; их абсолютная величина одинакова, но содержание совершенно различно. Дело в том, что в искривленном пространстве, как бы далеко мы не направлялись, пройдет одно и то же время — так как кривизна пространства имеет бесконечно огромный радиус. Бессмысленно использовать термин «скорость» в этом мире. — Он пожал плечами. — Я не претендую на исчерпывающее понимание всей теории. Не больше десяти человек, понимают ее.
— Это ваше первое межзвездное путешествие, Джон?
— М-м… да. Я раньше никогда не бывал дальше Луны.
— А я даже никогда не покидал Землю. По-моему, капитан Гамильтон да пара инженеров, единственные на борту, кто летал раньше к звездам. Как-то странно это все, — в глазах Хайдеки читалась озабоченность. — Вообще, очень много странного в этой экспедиции. Я никогда не слышал о столь пестром экипаже.
— Н-н… нет, — Лоренцен подумал, что ничего не знает об этом. Правда, на корабле уже происходили стычки, которые Эйвери не особенно успешно ликвидировал. — Но, думаю, институт знал, что делал. Все еще живы безумные предрассудки, оставшиеся со времен войны и междуцарствия. Политические фанатики, расистские фанатики, религиозные фанатики… — его голос стих.
— Я вижу, вы поддерживаете правительство Солнечной системы?
— Конечно. Мне могут не нравиться некоторые его действия, но оно умеет находить компромисс между разными группировками, если они демократичны, и подавлять сохранившиеся остатки тех, кто тянет нас обратно к анархии и тирании.
— Вы правы, — сказал Хайдеки. — Война чудовищна, мой народ знает это.
В его глазах была тьма. Лоренцен гадал: думает ли Хайдеки об империи Монгку, разрушенной Марсом, или мысли его идут еще дальше в прошлое к любимым утраченным островам Японии и к Четвертой Мировой войне, которая опустила эти острова на дно океана.
Они вошли в кают-компанию и остановились, чтобы посмотреть, кто там находится. Это была большая низкая комната, ее мебель и мягкое освещение составляли контраст с безликой металлической резкостью остальных помещений корабля, но все равно кают-компания выглядела уныло. У Института не было ни времени, ни денег, чтобы оформить ее получше. Они должны были найти время, подумал Лоренцен. В невесомости обостряются человеческие чувства, люди нуждаются в комфорте, уюте, картинах на стенах, баре и камине, полным пылающих поленьев. Им просто нужен дом.
