— Я согласен, — сказал он высоким, неприятным тенором, что даже аутистическое отклонение было бы предпочтительнее смога низких, заимствованных чувств, которыми вы, люди, окружаете меня. Ради чего ты, Порлок, источаешь сейчас ненависть? Неужели ты не можешь выносить моего вида? Пойди побалуйся немножко онанизмом, как ты это делал прошлой ночью. Это улучшает твой виброфон. Какой дьявол передвинул здесь мои кассеты? Не трогайте мои вещи, никто. Я этого не люблю.
— Осден, — сказал Аснанифойл своим медленным раскатистым голосом. — почему ты такой мерзавец?
Андер Эсквана съежился и закрыл лицо руками. Ссора напугала его. Олеро смотрела с безучастным, но все же нетерпеливым выражением — вечный зритель.
— Почему бы нет? — сказал Осден. Он не глядел на Аснанифойла и физически держался как можно дальше от них всех, насколько мог делать в переполненном салоне, — Никто из вас своими чувствами не дал ни малейшего повода, чтобы я изменил свое поведение.
Харфекс, человек сдержанный и терпеливый, сказал:
— Основанием является то, что мы намереваемся провести несколько лет вместе. Жизнь будет лучше для всех нас, если…
— Неужели вы не можете понять, что я не дам и ломаного гроша за вас всех? — сказал Осден, взял свои микропленки и вышел. Эскавана ушел спать. Аснанифойл рисовал скользящий поток воздуха пальцем и бормотал Ритуальные Простые Числа.
— Вы не можете объяснить его присутствие в команде ничем иным, кроме как заговором Совета Земли. Я увидел это почти сразу. Наша экспедиция обречена на провал, — прошептал Харфекс координатору, мельком глянув через плечо. Порлок вертел пуговицу на ширинке, в глазах его стояли слезы.
— Я говорил вам, что все они были сумасшедшими, но вы подумали, что я преувеличиваю.
Все же им можно было найти оправдание. Разведчики Сверхдальнего Поиска ожидали найти своих товарищей по команде интеллигентными, хорошо подготовленными, незацикленными и лично симпатичными. Им предстояло работать в тесном соседстве и опасных местах, и они могли ожидать друг от друга, что паранойи, депрессии, мании, страхи и принуждения будут достаточно умеренными, что позволит установить личные отношения, по крайней мере, в течение большей части экспедиции. Осден мог бы быть интеллигентным, но его подготовка была поверхностной, а его личность гибельной. Он был послан только в расчете на свой единственный дар, эмпатическую силу: собственно говоря, в расчете на широковолновую биоэмпатическую восприимчивость. Его талант был особого рода: он мог принимать эмоциональные волны от любого существа, наделенного чувствительностью. Он мог разделить вожделение с белой крысой, боль с раздавленным тараканом, фототропизм с мотыльком. Одним словом, Совет решил, что было бы полезно знать, не обладает ли что-нибудь, находящееся поблизости, чувствительностью и, если это так, каковы эти чувства по отношению к Разведчикам.
Должность Осдена была совершенно новая: он был сенсор команды.
— Что такое чувство, Осден? — однажды спросила его Хаито Томико в главном отсеке, стараясь наладить взаимоотношения. — Что это на самом деле, что вы извлекаете с помощью своей эмпатической чувствительности?
— Дерьмо, — ответил мужчина своим высоким неприятным голосом. — Психические испражнения животного царства. Я пробираюсь по вашему калу.
— Я стараюсь узнать некоторые факты. — Она думала, что ее тон удивительно спокоен.
— Тебя не интересуют факты. Ты стараешься понять меня. С некоторым страхом, некоторым любопытством и большой долей отвращения. С таким же чувством ты бы перевернула дохлую собаку, чтобы увидеть ползающих червей. Поймете ли вы раз и навсегда, что я не хочу быть понятым, что я хочу, чтобы меня оставили одного! — Его кожа покрылась красными и фиолетовыми пятнами, голос стал выше, и, так как она молчала, он закричал: — Иди заройся в собственный помет, ты, желтая сука!
— Успокойся, — сказала она все еще спокойно, но тотчас оставила его и ушла в свою каюту. Конечно, он правильно понял ее мотивы; ее вопрос был в значительной мере предлогом, только попыткой заинтересовать его. Но что в этом плохого? Разве такая попытка не заключает в себе уважения к другому? В момент, когда она задавала вопрос, она чувствовала, самое большее, легкое недоверие к нему; она обычно сочувствовала ему — бедный, надменный, злобный негодяй, «мистер-без-кожи», как назвала его Олеро. Чего он ожидает, после того как так поступает? Любви?
— Мне кажется, он не может выносить кого бы то ни было, сочувствующего ему, — сказала Олеро, лежа на нижней койке и намазывая позолоту на соски грудей.
— Следовательно, он не может сформировать никаких человеческих отношений. Все, что его доктор Хаммергельд сделал, это вывернул аутизм наизнанку.
— Бедный ублюдок, — сказала Олеро. — Томико, ты не будешь возражать, если Харфекс зайдет ненадолго сегодня вечером?
— Разве ты не можешь пойти в его каюту? Я всегда чувствую себя больной, когда вынуждена сидеть в главном салоне с этой проклятой очищенной репой.
— Должно быть, ты ненавидишь его, не так ли? Я уверена, он чувствует это. Но я спала с Харфексом и прошлую ночь тоже, и Аснанифойл может возревновать, так как они делят каюту. Было бы лучше встретиться здесь.
— Обслужи их обоих, — сказала Томико с грубостью оскорбленной скромности. Ее Земная субкультура — Восточная Азия была пуританской, она была воспитана целомудренной.
— За ночь я люблю только одного, — ответила Олеро с невинной искренностью. Белден, Планета-Сад, никогда не обнаруживала девственности и не открывала колес.
— Тогда попробуй Осдена, — сказала Томико. Ее собственная неуравновешенность была редко столь очевидна, как сейчас: глубоко запрятанная неуверенность в самой себе, проявляющаяся сама по себе как разрушающая сила. Она добровольно согласилась на эту работу, потому что, по всей вероятности, в ней не было никакой пользы.
Маленькая Олеро подняла глаза на нее, кисточка в руке, глаза широко раскрыты.
— Томико, так говорить неприлично.
— Почему?
— Это было бы отвратительно. Меня не влечет к Осдену!
— Я не знала, что это имеет для тебя значение, — сказала Томико безразлично, хотя она знала. Она собрала какие-то бумаги и покинула каюту, заметив: — Я надеюсь, ты и Харфекс или кто бы там ни был, закончите к последнему звонку; я устала.
Олеро заплакала. Слезы капали на ее маленькие позолоченные соски. Она плакала легко. Томико в последний раз плакала, когда ей было десять лет.
Экипаж корабля был невесел, но обстановка стала меняться к лучшему, когда Аснанифойл и его компьютеры засекли мир 4470. Он лежал там, темно-зеленый драгоценный камень, как правда на дне гравитационного колодца. Как только они увидели увеличивающийся желто-зеленый диск, чувство взаимности стало усиливаться в них. Эгоизм Осдена, его тщательное бессердечие послужило сейчас объединению остальных.
