Про интриги в правительстве читать было скучно. Барер, Билло-Варенн, Кутон, Колло д'Эрбуа, заговорщики депутаты Фуше, Тальен, Фрерон, Робер, Баррас, Вадье - диковинные французские имена, - кому они нынче интересны? Вот если бы появились Майкл Джексон или Шарон Стоун... Что там дальше? Сен-Жюст уговаривает Робеспьера установить диктатуру. Добропорядочный Робеспьер категорически против: он не хочет быть новым Кромвелем. Сен-Жюст предлагает энергичные меры, чтоб раздавить заговор. Робеспьер: "Я устал, я не хочу больше крови. Пусть нападут первыми, тогда... Тра-та-та..."
Вышла кошка за кота. Включить телевизор. Уф, последняя страница.
"Сен-Жюст возвращался по пустынным ночным улицам Парижа и чувствовал себя человеком, который один бодрствует, когда все кругом спят, - нет, не сейчас, ночью, спят, а вообще спят. Вероятно, то же испытывает путник, который один мог подняться на неприступную вершину и с нее разглядеть скрытый для всех оставшихся внизу верный путь. Это чувство было и радостным и вместе с тем походило на боль, он знал, что стоящие внизу ему не поверят, что ему, поднявшемуся выше всех, придется спуститься и вместе со всеми тупо идти по другой дороге, которая, как он увидел, ведет к пропасти. Если же все кругом спят, то он, полный сил и решимости продолжать борьбу, тоже вынужден заснуть, а неприятель подступает к городу.
Вся трагедия, думал Сен-Жюст, состоит в том, что Робеспьер уже не способен идти дальше. А без Робеспьера не может продолжать свой путь и Сен-Жюст. Через два года Франция пошла бы за Сен-Жюстом, но сейчас - нет, безнадежно.
Если прав Робеспьер, если их миссия состоит в том, чтобы достойно умереть, то умрут они достойно. Тут нет сомнений. Но хоть перед смертью Робеспьер убедится в том, как дальновиден был Сен-Жюст.
Правда, сдаваться совсем без боя он не собирался. Оставался еще первый вариант, предложенный Сен-Жюстом. Может, Робеспьер одумается и примет его.
И Сен-Жюст сделал все, что было в его силах.
5 термидора Сен-Жюст привел Робеспьера на заседание Комитета. Даже Билло-Варенн и тот был растроган и обратился к Робеспьеру со следующими словами: "Мы ведь твои друзья, мы всегда шли вместе". Но снова раздались голоса, обвиняющие Робеспьера в диктатуре.
Однако Сен-Жюст еще надеялся сохранить единство правительства. Он договорился с Барером. Он, Сен-Жюст, выступит с программной речью, которая примирит враждующие стороны.
8 термидора на трибуну Конвента поднялся Робеспьер. Его речь была потрясающа. Конвент сидел как парализованный. Еще раз Сен-Жюст увидел, какую силу представлял собой великий человек. Но эта сила была в то же время и слабостью Робеспьера - он слишком на себя надеялся. Он отказался от всяких попыток компромисса и объявил войну буквально всем. В той обстановке, которая теперь сложилась в Конвенте, объявить войну всем означало открытое самоубийство. Но появилась надежда депутаты стали спрашивать у Робеспьера имена заговорщиков. Имена! Сен-Жюст еле сдержался, чтобы не выкрикнуть с места: "Назови несколько имен, и тогда все успокоятся и пойдут за тобой!" Но Робеспьер еще верил в свою несокрушимость Он не хотел нападать первым и не назвал имен. Это было равносильно подписанию собственного смертного приговора.
И потом, когда начались бурные события ночи 9 термидора, когда Сен-Жюст узнал о торжестве Робеспьера в Якобинском клубе (победа, в долговечность которой Сен-Жюст не верил), когда взбешенные члены Комитета обращались к Сен-Жюсту с угрозами и уже открыто договаривались об аресте робеспьеровской Коммуны, Сен-Жюст продолжал спокойно писать свой доклад, доклад, в котором он еще пытался примирить враждующие стороны, сохранить правительство, сохранить революцию, - доклад, на успех которого он рассчитывал лишь как на чудо, он, человек, не верящий в чудеса.
И утром, когда он поднялся на трибуну, он уже твердо знал, что все погибло, что революция кончилась и что единственное, чего он добьется, докажет свою правоту Робеспьеру. Слабое утешение! Кому нужна эта правота? И когда почти тут же Сен-Жюста прервал Тальен, а потом Билло-Варенн и на протяжении нескольких часов заговорщики сменяли друг друга - надрываясь в истерике кричали Барер, потом Вадье, потом опять Тальен, Лежандр и Колло д'Эрбуа, когда непрерывно звонил колокольчик председателя, заглушая речи немногих верных патриотов; когда изменники выстроились у трибуны и не давали слова Робеспьеру, пока Максимильен не сорвал голос и не задохнулся; когда в конце концов незаметный, как мышь, депутат Луше предложил арестовать Робеспьера, Сен-Жюста и Ку-тона, а со всех сторон неслись вопли "Долой тирана!", Сен-Жюст смотрел на этих людей, которых он считал трусами, демагогами, подхалимами, ничтожествами, на этих медуз, выживших только благодаря собственной бездарности, и думал, что именно эта грязь захлестнет страну, - во время страшных часов агонии революции Сен-Жюст неподвижно стоял на трибуне, скрестив руки на груди и не произнося ни слова".
* * *
Если самолет летит не очень высоко, скажем, из Солт-Лейк-Сити, то хорошо виден этот дикий и пустынный край Америки. Черные скалистые горы с вершинами, подбеленными снегом, быстро сменяются желтым плато, над которым самолет и застревает. Ровно, чуть вибрируя, гудят работяги моторы, а внизу - одно и то же. Наконец выплывает серая полоска шоссе, тянущаяся от горизонта к горизонту, и две-три крошечные машины приветствуют солнечным зайчиком от своих стекол. Потом появляется абсолютно плоский, как на топографической карте, городок, с двумя голубыми квадратиками бассейнов, темно-зеленым пятном на окраине (парк? кладбище?). Задаешь себе вопрос: как тут люди живут, под безжалостным невадским солнцем, а, главное, что они тут делают? И опять желтая пустыня с красноватыми скалами - пространство, поглотившее время. Вырастает горный хребет - словно раскаленная адская сковородка, на которой поджаривают грешников, загибается - а за ним вдруг яркая густая зелень и пестрые гирлянды объемных домиков, спускающихся в долины. Самолет идет на посадку. Под крылом - обетованная земля Южной Калифорнии, а точнее, гигантский урбанистический спрут, названный когда-то религиозными испанцами (когда спрут был еще совсем маленьким и никто не подозревал о его аппетите) Городом Ангелов. Город Ангелов - это мозаика унылых индустриальных комплексов и нарядных дачных долин, сияющих небоскребов Даун-тауна и казарменных двухэтажных построек негритянских районов, незатейливости шахматной доски кварталов в центре и головокружительных зигзагов улиц по каньонам. Город Ангелов крепко перепоясан широкими фривеями, по которым день и ночь несутся машины - куда? зачем? - похоже, они просто не сходят с круга и водители держат левой рукой руль, а правой - мобильный телефон, и ездят так сутки, месяцы, годы и говорят, говорят - с кем и о чем? (Может, теперь они не говорят по телефону, а смотрят на экран компьютера и стучат по клавишам - не знаю, давно не был в Лос-Анджелесе.) В Городе Ангелов в три часа ночи можно купить в супермаркете виски, сосиски, свинину, кошерную курицу, туалетную бумагу и цветы для дамы; в спецзале Федерального Экспресса сделать фотокопии свидетельства вашего рождения (или вашей смерти) и послать их по факсу в страховую компанию или Господу Богу. В диаметре пятидесяти миль прожорливый спрут не оставил ни пяди ничейной земли, даже на крутых скальных каньонах приклеены модерновые виллы (бред доморощенных Корбюзье), но в Городе Ангелов есть места, где никогда не ступала нога человека - вас заботливо предупреждают: опасно! На эти опасности с благоговейным ужасом взирает весь мир, ежедневно, ежевечерне уютно устраиваясь перед экранами своих телевизоров - здешняя знаменитая фабрика грез отсняла тысячи детективов, в которых тут постоянно стреляют, убивают, дерутся и гоняются друг за другом. На самом деле ничего такого нет (или - почти ничего), наоборот, тихо и спокойно, ведь в Городе Ангелов люди не гуляют по улицам. В Городе Ангелов рекордное количество красоток и пенсионеров, бездомных и миллионеров. Китайских ресторанов больше, чем в Пекине, пиццерий больше, чем в Риме. С наступлением темноты Город Ангелов засыпает в долинах и танцует всю ночь под бешеные ритмы в дискотеках на Халливуд (Голливуд) и Сансет-бульварах. В Городе Ангелов никто никого ничем не может удивить! Хотя...
