Начнем с вопроса, где живет господин Синтез. В Гранд-отеле или в таинственном особняке на улице Гальвани? Ученый, богач, оригинал, который не ест и не спит, зато владеет целым флотом пароходов, командует целой армией ученых и, наконец, нанимает к себе в ассистенты человека, близко связанного с российскими нигилистами. Действительно ли это одно и то же лицо?! Или под именем Синтеза скрывается целое сообщество неустановленных лиц, преследующих свои тайные цели и, быть может, даже имеющих преступные намерения? В противном случае зачем тогда вся эта секретность, зачем двойное местожительство, зачем поездки взад-вперед на бешеной скорости, зачем скрытая от посторонних глаз лаборатория и все эти невиданные машины, чье назначение никому не ведомо? Зачем, наконец, такое несусветное количество скафандров?!
Совершенно замороченный префект полиции продолжал нанизывать свои бесконечные «зачем», не находя ни одного логического или хотя бы просто приемлемого «затем, что»…
— Черт побери! — отрубил он наконец тоном человека, принявшего окончательное решение. — Я сам займусь этим делом, я пойду ва-банк, будь что будет! Пусть говорят, что кресло мое шатается, но чистая совесть важнее! Нечего поручать расследования этим забитым неумехам, моим сотрудничкам, надо самому немедленно приниматься за дело! До сегодняшнего дня, как это ни огорчало моих дражайших врагов-журналистов, мне всегда везло и в Париже, и в департаменте! [38] Я лично повидаю господина Синтеза, он не сможет отказать мне как префекту, как депутату в конце концов.
Боясь передумать, префект безотлагательно позвонил и вызвал экипаж:
— В Гранд-отель!
Недолго вращались колеса его кареты; вот он уже стоит перед роскошным караван-сараем [39] и глядит, как мельтешит разноязыкая толпа людей, прибывших со всех концов света.
Будучи человеком предусмотрительным, ничего не оставляющим на волю случая, префект призвал управляющего гостиницей, назвал себя и приказал для начала подать список проживающих, где должна была иметься отметка о вселении господина Синтеза. И действительно, на первой же странице он прочел следующее: «Господин Синтез, Элиас-Александр, рожден 4 октября 1802 года в Стокгольме (Швеция), последнее местожительство — Калькутта; мадемуазель Анна Ван Прот, рождена 1 января 1866 года в Роттердаме (Голландия), последнее местожительство — Калькутта; двое слуг-негров…» Дата прибытия в гостиницу 26 января 1884 года.
— Хорошо, благодарю вас. А теперь проводите меня в апартаменты [40] вашего постояльца.
— Он живет на третьем этаже, вход с улицы. Не желаете ли воспользоваться лифтом?
— Нет, благодарю, — рассеянно бросил префект и мысленно добавил: «Восемьдесят два года! По национальности швед… Наверняка поклонник Сведенборга [41] и не чужд мистицизму, а в голове — туман, словно в родимых дюнах…»
Как и всякий уважающий себя француз, любитель философии и изящной словесности, господин префект не мог не знать имени Сведенборга, этого странного фантазера и одновременно крупнейшего ученого. Но здесь сведения нашего интеллектуала о Швеции исчерпывались…
В передней господина Синтеза находился один из его телохранителей. Однако оказался он вовсе не негром, как сообщалось о том в рапорте агента номер 27 и в гостиничном списке, а бхилем из Индустана.
Ошибка, кстати говоря, простительная для тех, кто не изучал антропологию [42], ибо этот индус с кожей цвета сажи, грубыми чертами лица и почти плоским носом свободно мог сойти за негра, если бы не его длинные прямые гладкие волосы и густая борода.
При виде незнакомца, приближающегося в сопровождении гостиничного слуги, он вскочил, как на пружине, и стал в дверях, лопоча что-то на языке, непонятном префекту. Пришедший достал из кармана визитную карточку, протянул ее слуге, отчеканив:
— К господину Синтезу!
Индус издал нечто похожее на ворчанье, открыл дверь и скрылся за ней для того, чтобы почти тотчас же вернуться. Однако столь краткое отсутствие круто изменило отношение к гостю, — словно по волшебству высокомерие и враждебность сменились почти любезным видом. Округло взмахнув руками над головой и почтительно кланяясь, индус знаком пригласил префекта следовать за собой.
Пройдя две комнаты, расположенные анфиладой [43], они вступили в роскошно обставленную гостиную, наскоро переделанную в кабинет. Индус тотчас же вернулся обратно на свой пост. И тут префект заметил неподвижно сидящего на тростниковом [44] с очень длинными ножками стуле высокого старика со спокойным, слегка задумчивым взглядом, который одновременно и очаровывал, и странным образом будоражил.
Старик чуть приподнялся, наклоном головы ответил на церемонное приветствие гостя, приветливым жестом пригласил его садиться и. снова неподвижно застыл. В ответ на это молчание, очень похожее на вопрос, префект полиции счел уместным начать с извинений за свой сугубо официальный визит и повторить то, что обычно говорят люди, явившиеся без приглашения и тем самым нарушившие светские приличия. Рассыпаясь мелким бесом, как адвокат, для которого словоблудие стало уже не просто привычкой, а внутренней потребностью, префект исподтишка разглядывал загадочную персону, столь живо интересующую его последнее время.
Сидящий перед ним человек не только полностью соответствовал созданному воображением префекта образу, но даже в чем-то превосходил его. По-настоящему выразительное лицо старика напоминало посмертную маску великого Дарвина [45], в последнее время часто мелькавшую на страницах иллюстрированных журналов, — тот же огромный лоб мечтателя, монументальный свод, если можно так выразиться, удваивающий мыслительную мощь черепной коробки; черные глубоко посаженные глаза, прикрытые широкими полуопущенными, но едва тронутыми увяданием веками, напоминали шары из вороненой стали [46], блеск которых не пригасили ни длительные бессонницы, ни неусыпные труды, ни прожитые лета.
Безукоризненная по форме, правда, несколько двусмысленная вступительная речь префекта полиции вызвала на губах господина Синтеза легкую улыбку, что позволило пришельцу с удивлением убедиться, — рот старика, как и рот Виктора Гюго [47], полон ровных, совершенно целых зубов, ни один из которых не был обязан протезисту своим появлением на свет.
Такая по-юношески здоровая челюсть должна была бы служить для господина Синтеза, как служила в свое время нашему бессмертному поэту, предметом тщеславия и поводом для кокетства. Кокетства, кстати говоря, вполне оправданного, ибо в пожилых людях нет ничего более привлекательного, нежели органы, сохранившиеся вопреки времени и позволяющие нам при виде восьмидесятилетнего старца не думать о разрушении.
