— А научные ты не поймешь, — сухо бросил Мирзоев.
«Ничего, это тебе зачтется», — подумал Хан и сказал, поднимаясь:
— Ладно, не пойму — не надо. А сейчас пойдем-ка в город. Пива выпьешь, с хорошими людьми познакомишься. Одичал ты совсем в своем Шаймергене.
— Подожди, — заторопился Мирзоев, — я объясню. Есть теория устойчивости систем. Мы рассчитывали модель… Получится, что где-то через две недели Шаймерген перейдет границу устойчивости…
— Ну и что?
— Как это — что? Скорее всего, образуются два независимых центра; но, может быть, развитие пойдет по разветвленной схеме, и тогда…
— Два, четыре, десять — разве это так важно? — Толя откровенно провоцировал профессора, подталкивая его к единственно необходимым для него словам.
— Этого ни в коем случае нельзя допустить. Речь идет именно о мозге, о качественном изменении…
— Пусть так. Пусть разделится еще на два Шаймергенчика, и лежат себе, как лежали, еще десять тысяч лет, А мы за это время — если живы будем — кого хочешь в бараний рог согнем. Особенно если ты действительно научился управлять энтропией…
— Да не это важно! Вы поймите, — от волнения Мирзоев перешел на «вы», — у нас может не оказаться ни тысяч, ни даже десятка лет. Она эволюционирует на глазах… Когда я начал работу — это было совсем другое… Ни в коем случае нельзя медлить, поймите…
— Ну, я, наверное, такой непонятливый. Вы сделали, — Хан тоже перешел на «вы», — такое открытие, так зачем вам эти полупартизанские действия? Обратитесь в Президиум, назначат большую комиссию, выделят сколько нужно энергии, всего, что вам надо; проверят — и громко объявят о вашем открытии!
— Да не нужно мне ничего этого… Операторы отрицательной энтропии — это средство, не больше… Трудно объяснить — вы не здешний, да что там, не знаете, что такое Пустыня… Если мне сейчас удастся моя затея, пусть даже частично, то мы получим передышку, время, необходимое, чтобы выработать стратегию, подготовиться к борьбе… Или попробовать найти компромисс. Вот что важно…
— Далась вам эта пустыня…
— Далась? Мы бы все сбежали от нее, да вот некуда. Вы — только приехали на время, а мы — века… Видели, переживали, судьбой своею платили… Как выпивает судьбы… Кисмет… Ничего нет, что бы я не отдал за возможность победить… А завтра это может не удаться даже мне…
— Да, трудная ситуация… «Наверху», я так понимаю, за две-три недели вам ничего не доказать…
— Недели? Пока не будет результата, неопровержимого результата, я вообще ничего не докажу…
— Значит, можно только снизу. Только через мое посредство. Так?
— К сожалению, — глухо признал Мирзоев и расслабил галстук.
— Ну зачем так? — как можно спокойнее сказал Хан. — Сама судьба распорядилась, что сейчас такое большое дело зависит от нас троих…
— А кто третий?
— Ваша установка. Вы, ваша установка и я.
— Ну, с установкою мы поделимся, — кивнул Мирзоев и чуть поморщился, — а остальное… Ну что же. Я высоко ценю вашу решимость пойти на какие-то служебные осложнения ради судеб всего человечества.
— Надеюсь, судьба человечества стоит дороже риска развалить систему и принести народному хозяйству миллионные убытки?
— Будем надеяться, до этого не дойдет. А во всем остальном будьте уверены.
— Деловой разговор. Согласен.
— Но время не терпит.
— Да знаю. Уговорил. Когда, самое позднее, нужна энергия?
— Сегодня. Сейчас.
— Ну, не так сразу, — засмеялся Хан. — У меня ее в кармане нет. Понадобится еще минимум три дня… Это на полном серьезе…
— Значит, суббота?
— Да. Можешь писать у себя приказ, кто в ночную смену с тобою останется.
Мирзоев, похоже, уже совсем овладел собою и сказал, непонятно усмехнувшись:
— У меня все автоматизировано. Один справлюсь… Пусть в городе ночуют. А утром — если все в порядке — первыми зрителями будут.
— Договорились, — сказал Хан. Потом прошел на пульт автоматизированной электроподстанции и протянул, бросив провод через форточку мирзоевского флигеля, переговорник с РЭСом. — Это напрямую связь с диспетчерской, я там буду.
— Я вас до субботы увижу?
— Постараюсь. А не вырвусь, так по этой штуке поговорим…
Не понравилась, ох не понравилась Хану ни последняя мирзоевская улыбка, ни какая-то прощальная интонация… Может быть, конечно, что все в порядке, что просто ошалел профессор от радости и готовится к бою, забыв обо всем и не придавая таким мелочам жизни, как деньги, особого внимания; но может быть и иначе…
3
Айша уснула быстро, как наплакавшийся ребенок. Толя еще побродил, стараясь не шуметь, по комнате, потом набросил теплый халат и вышел на балкон.
Размолвки у них происходили и раньше — жизнь есть жизнь, но до слез никогда не доходило. Во всяком случае, виноваты были другие, люди из внешнего мира, а вот чтобы так воспринять слова и поступки самого Суханова, прежде не бывало. Если бы знал Хан, что так обернется, — да ни словом бы не обмолвился, оставил бы всю мирзоевскую историю в строжайшей тайне. А так, едва только Айша поняла, что Хан «водит» профессора, который попал в безвыходное положение из-за необходимости срочной борьбы с пустыней, как другим человеком стала. Чего только Хан от нее не наслушался! И все из-за какого-то Мирзоева, который ей не брат и не сват… А если честно, то, конечно, не из-за Мирзоева. Из-за Пустыни. Из-за того, что это желто-серое Нечто присутствовало в ее детстве и в судьбе неисчислимых поколений, вытесняемых все дальше и дальше на север или обрекаемых на унылую жизнь на огромной спине равнодушного и безжалостного чудовища.
Остались сутки до эксперимента. Нет, не верил Хан, не мог поверить в Пустыню в мирзоевском понимании. Таким уж он был прагматиком, отстранялся от всего непонятного, расщеплял его мысленно на простые, пригодные для употребления частности. Нет, «мирзоевщина» казалась Хану заумью, профессиональным заскоком, а весь эксперимент — ничуть не более, чем средством самому профессору двинуть науку дальше — если есть еще куда двигать, а Толе — выбраться из глуши в более приличное место, где можно показать и себя, и Айшу.
Только как своего рода абстрактную игру, интеллектуальную забаву воспринимал Хан всю эту историю, несколько раз мысленно прокручивая варианты войны с Пустыней — или же Контакта с ней. И каждый раз получалось нечто неудовлетворительное, поскольку любое орудие, известное Хану, оказывалось либо до смешного неэффективным, либо же причиняло куда больший вред людям, чем Пустыне. И не удавалось придумать хоть какой-то более-менее приемлемый вариант Контакта, поскольку совсем-совсем ничего нельзя было найти обоюдопонятного и людям, и Пустыне. У них ведь не только совершенно разные устремления, но и языки построены на несовместимых темпах времени…
