Теперь во двор то и дело заглядывали любопытные. Однажды пришел застенчивый парень в очках; он долго ходил вокруг «Черепахи», заглядывая внутрь, что-то подсчитывал в записной книжке, а потом, извиняясь и краснея от смущения, объявил, что эта подводная лодка опустится только на пятьдесят метров, после чего ее раздавит ужасное давление воды. Через пару дней появилась мрачная личность в промасленной пожарной куртке и столь же промасленной кепке, надвинутой на лоб. Личность угрюмо понаблюдала за нашей работой и спросила: «Пожар будет, огонь будет, куда прыгать будешь? Когда сгоришь, что скажет папа, что скажет мама?..»
Несколько раз приходили ребята из фотокружка со своим руководителем. Они осваивали цветную фотографию, их привлекала ярка окраска «Черепахи». Нам объявили, что мы нефотогеничны и совершенно не смотримся на фоне катера. Хорошо смотрелась Дина, они ее старательно снимали.
Приходил и начинающий поэт из литкружка. Мы показали ему, где будут стоять баки с карбидом и как газ будет идти в камеру сгорания, объяснили принцип действия ракетного двигателя. К сожалению, поэт все перепутал. Он написал стихи, в которых баки почему-то бешено вращались, а камера сгорани дула в паруса и корабль гордо шел сквозь льды к северному полюсу…
В общем, это нам надоело и мы стали закрывать «Черепаху» брезентом. Витька сказал, что ИЗДЕЛИЕ, упрятанное в брезент, обязательно привлечет внимание шпионов. Он теперь постоянно вертелся около «Черепахи», поглядывая по сторонам.
Мы работали в механической мастерской, делали части для двигателя. На бумаге очень легко нарисовать шесть баков, а вот сделать из листового железа хотя бы один бак намного труднее, в этом мы скоро убедились. Баки получились какие-то скособоченные, и Николай Борисович, посмеиваясь, говорил, что это отличные модели знаменитой падающей башни в Пизе… Потом началась бесконечная морока со швами. Швы держались на заклепках и пайке, вроде бы все было прочно и герметично, однако баки упорно протекали. Вместо камеры сгорания удалось приспособить цилиндр от авиационного двигателя, но в крышке цилиндра пришлось устраивать клапаны для воздуха, тут мы провозились больше месяца…
Корпус стоял в углу двора, под брезентом. Иногда я развязывал веревки, снимал брезент и залезал в кабину «Черепахи». Я пытался представить, как все произойдет: вот я открою краны, вода пойдет в баки, потом поверну пусковой кран, газ устремится в камеру сгорания, рывок рубильника — «Черепаха» помчится вперед… Жаль, что на нашей великолепной приборной доске не работали приборы — указатель скорости, указатель угла атаки… Я уже знал, что углом атаки называют угол наклона крыла к линии полета. Было что-то магическое в этих словах — УГОЛ АТАКИ. Словно прибор должен был показывать напряжение сил, отданных решающему порыву. Ах, если бы у каждого человека была возможность видеть свой угол атаки, чувствовать накал сил в этот день, в этот час, в этот миг!..
Мне отчаянно не хватало времени: я наспех ел, наспех спал, наспех готовил уроки. Однажды я подсчитал, сколько времени у меня в запасе. Жить предстояло еще лет пятнадцать (после тридцати лет маячила старость, эти годы я не учитывал). Целых пять лет — треть жизни, страшно подумать! — должны были уйти на сон. Если в день терять по пустякам три часа, надо вычесть еще год-полтора. Что же тогда остается?!
Расчеты произвели на меня ошеломляющее впечатление. Я стал чувствовать движение времени. Словно стоишь в быстрой горной реке, и вода стремительно обтекает тебя: мгновение — и она уже далеко, ее не догнать, не удержать.
Я посмотрел по часам, сколько времени нужно, чтобы прочитать книгу. Потом произвел подсчеты. Простая арифметика показала, что за всю жизнь я успею прочитать не больше тысячи книг. А что такое тысяча книг? Ведь только у Жюля Верна свыше ста книг!
Тогда я стал записывать, на что уходит время, пытался учитывать каждую минуту — с утра до ночи. Оказалось, что теряетс масса времени: вроде бы непрерывно чем-то занят, но все равно за день куда-то исчезают три-четыре часа… Прошли годы, пока я научился управлять временем, но это уже другая история, об этом надо писать другой рассказ. А в те дни у меня была только одна идея: нужно поменьше спать. Я попробовал меньше спать. За три ночи удалось выиграть два часа, зато в четвертую ночь я заснул так крепко, что начисто потерялись сэкономленные часы… А впереди было лето, меня тревожило множество нерешенных вопросов. Куда например, отнести время, когда ты лежишь на крыше городской купальни и загораешь? Потерянное это время или нет?..
В довоенные годы лето в Баку начиналось пятнадцатого апреля. До пятнадцатого апреля была зима, а потом сразу начиналось лето. Собственно, сейчас в Баку тоже только два времени года: лето, когда очень жарко, и зима, когда жарко не очень. Но до войны смена времен года была четче: пятнадцатого апреля — и ни днем раньше! — на улицах появлялись мужчины в белых брюках и женщины в белых юбках, открывались летние кинотеатры, пляжи, парки.
Пятнадцатого апреля мы с Яшкой устроили выходной. Мы ходили по улицам, это было странно: идешь и не спешишь, можешь даже постоять. О «Черепахе» мы решили в этот день не вспоминать. В городе появились новые трамвайные вагоны с мягкими креслами. Мы покатались на трамвае, посмотрели аттракцион «Петля смерти — мотоцикл на вертикальной стене», постояли около новой легковой автомашины «ЗИС». Раньше это было безумно интересно, а сейчас мы знали, что трамваи, мотоциклы, автомобили — прошлый век. Ну что такое трамвай, пусть даже с мягкими креслами, если скорость всего двадцать километров в час!.. Да и «петля смерти» нисколько не смертельна, об этом подробно написано в «Занимательной физике» Перельмана.
На приморском бульваре шли гонки шверботов, смотрел и впервые чувствовал, как медленно, как медленно, как невыносимо медленно ползут они под своими парусами. Ах, если бы здесь была «Черепаха»…
Потом мы поднялись в Нагорный парк. Там была выставка собак, и Яшка, нарушив уговор, начал доказывать, что первое испытание можно провести с собакой: так, мол, будет безопаснее. Мы едва не поссорились. Я считал, что испытывать катер должен человек: в случае чего человек сообразит, что предпринять. Забегая вперед, надо сказать, что недели через две Яшка все-таки притащил собаку с грозной кличкой Джульбарс. Это было веселое и добродушное существо — кривоногое как такса и пушистое как болонка. Яшка посадил Джульбарса в кресло, пес уставился на приборную доску, и тут его веселье сразу испарилось. Он внимательно оглядел приборы, затем обнюхал стоявшие рядом с креслом баки. Похоже, он быстро сообразил что к чему. Нервно тявкнув, Джульбарс выпрыгнул из катера и стрелой умчался в дальний угол двора, в подвал, откуда Яшка долго потом выманивал его ирисками.
