— Ты чего! Пошли!
И мы подошли к тем, у кого эти списки были.
Пожилой человек в очках, водя карандашом по строчкам, наконец, отыскал мою фамилию и фамилию Игоря.
— Вы вместе, что ли? — спросил он.
— Ну да.
— Завтра с утра, — сказал он. — На Канатную, по тому же адресу. Подойдете к десяти, вас там встретят.
— И что будет? — поинтересовалась я.
— А вот этого, — ответил он, — я не знаю. Вы же вроде на работу вербовались, разве нет? Наверное, получите какую-то работу.
— Снег, что ли, будем отгребать?
Он усмехнулся.
— Снег и сам растает. Говорят, потепление идет. Но я, правда, не знаю. Все разбиты на группы, и у меня тут пять человек, в вашем списке.
— Пять? — говорю. — Ну, нас, положим, двое. А остальные — кто?
Он оглядел комнату. Народа в ней уже почти не осталось.
— Да все уже ушли, наверное. И вы бы шли себе домой… Завтра как раз и познакомитесь.
Мне было неуютно. Когда я ввязывалась во всю эту историю, понимаете, то по глупости вообразила себя этаким лихим корреспондентом, энергичной, но привлекательной журналисткой — словно в увлекательных фильмах, когда они там, рискуя жизнью, раскрывают всяческие страшные тайны, благополучно выбираются из невероятных приключений и еще умудряются при этом хорошо выглядеть. А теперь я ощущала на себе эту чужую личину, и мне казалось, все остальные тоже ее видят, все понимают и подсмеиваются надо мной — вежливо, исподтишка, но все-таки посмеиваются. Поэтому я сделала на лице выражение преувеличенного достоинства и откланялась. Игорь потащился за мной. Ему, по-моему, тоже было неуютно. Но, может, по какой-нибудь другой причине. Кто его знает? Чужая душа — потемки.
* * *
— Ну, и что же мы теперь будем делать? — спросил Игорь.
Мы так и стояли на улице, около лестницы. Светлый прямоугольник, отброшенный окном на втором этаже флигеля, падал нам под ноги, потом внезапно погас. Тучи разошлись, звезды были такие холодные — даже смотреть на них муторно. В проулке гудел ветер.
— Не знаю, — сказала я. — Но, по-моему, раз мы уже встряли в эту историю, сходить можно. А потом, опять же, за работу еще и заплатить могут. А вообще, странная организация.
— Нужно Заславскому как-то рассказать.
— Что ж… Подойдем к ним, как они велели, с утра, а потом зайдем в редакцию.
— Ты сейчас куда?
— Домой я, — отозвалась я довольно злобно. — Естественно.
— Тебя проводить? — спросил Игорь. Я даже растрогалась. Жил он с родителями, а родители сейчас не очень-то любят, когда дети, даже взрослые дети, шляются по вечерам. К постоянному гнетущему страху можно привыкнуть, но он все равно разъедает душу.
— Нет, — говорю. — Не надо. Может, только до угла.
Он, кажется, обрадовался, потому что торопливо начал говорить, как мне везет, что я живу тут рядом, а ему придется тащиться через весь город. Пока он мне все это рассказывал, мы дошли как раз до угла, я распрощалась с ним и пошла домой.
Дело в том, что люди в принципе как-то выкручиваются. Такова уж человеческая природа, что средний нормальный человек старается сохранять налаженный быт и видимость уюта даже на руинах цивилизации, а я и в лучшие времена жила сегодняшним днем. От запаса свечей у меня осталось лишь несколько жалких огарков, и я уже представляла себе, как прокрадываюсь с огоньком в руке из комнаты в кухню, где по углам шевелятся тени. Но, к моему удивлению, они дали свет — накал был, правда, ни к черту, но мне удалось даже согреть воду. В довершение ко всем чудесам цивилизации ни с того ни с сего заработал телефон — в последнее время с ним это случалось не часто. Звонил Вадька Заславский.
— Ну что, — спросил он, — прорвались?
— Да, — говорю, — но, знаешь, там нет ничего особенного. Учреждение. Контора. Нас, правда, записали в какие-то списки и велели прийти завтра в десять. Может, отстреливать будут по этим спискам, не знаю.
— Тебя одну записали? Или Игоря тоже?
Видимо, Вадька тоже склонен считать, что в дурацкие истории могу вечно вляпываться только я.
— Нас вдвоем. В одну и ту же группу. И всего нас в этой группе пятеро. Во всяком случае, я так поняла.
— Послушай, — сказал он очень нежно. — А ты можешь туда сходить?
— Да, — я слегка насторожилась. — А почему я одна? Что, Игорь не пойдет?
— Да нет, — отвечает, — хорошо бы, чтобы Игорь тоже сходил. Дело в том, что странная, понимаешь, история происходит с этими комитетами. Они возникли одновременно во всех районах. Чуть ли не в один день. А уже когда вы от меня вышли, забежал Стоянов. Возбужденный такой. И сразу начал про комитеты… Он почему-то вбил себе в голову, что в этих комитетах творится что-то неладное, чуть не переворот готовится. Любит он что-то такое рассказывать, знаешь… Ссылался на всякие загадочные источники… Ну, словом, я ему тоже сказал — пусть сходит, раз ему так уж интересно.
— Ну и что? — спрашиваю. Мне почему-то стало слегка обидно. Оказывается, Вадька на меня никаких особых надежд не возлагал. Я-то все еще склонна была тешиться сознанием, что у меня в редакции какая-то особая миссия. Потому что я такая талантливая, понимаете ли…
— А то, — говорит он, — что его тоже не пустили. Как того мужика, что меня с утра мурыжил. Идите, сказали, отсюда, молодой человек. А может, и еще не так сказали, потому что он очень обиделся. И теперь уверяет меня, что это зловещая подпольная организация.
А надо сказать, что Стоянов этот, который подписывал свои заметки фамилией «Благоволин», обладал мистической способностью проникать повсюду. Мне иногда даже казалось, что он как-то ухитряется находиться в двух местах одновременно — такой уж он был человек.
* * *
На проходной сидел все тот же вахтер. Он кивнул мне, потому что, похоже, узнал меня в лицо.
— Все уже собрались, — говорит.
Они действительно собрались, если можно сказать «все» про трех человек, сидящих на стульях в коридоре перед все той же дверью с табличкой «5». Только на этот раз дверь была закрыта.
Мы с Игорьком тоже уселись; и я начала искоса разглядывать эту нашу группу, потому что впрямую смотреть на людей неприлично. Может, это просто я так считаю из-за того, что сама терпеть не могу, когда меня начинают пристально разглядывать. Но ничего особенного эта компания из себя не представляла. У всех был такой же напряженный растерянный вид, как и у нас с Игорем.
Одну худенькую девочку я знала немного — одно время она преподавала в лицее при университете и имела репутацию глубоко порядочного человека настолько глубоко порядочного, что остальные преподаватели ее побаивались и старались избегать, а ученики просто побаивались, потому что им-то деться некуда. Все, в принципе, всегда говорили о ней только хорошее. Исключительно хорошее, но близких друзей у нее, по-моему, не было.
