— Не найдется, — ответил вместо нее Художник. — Я съел все. А что, вы тоже?… Вид у вас больной, — пояснил он после паузы.
— У меня бессонница, — кротко сказал Пастор. — Я принимал люминал.
— Ужасная гадость, — сказал Художник. — В смысле, и то, и другое ужасная гадость. Болезнь, в которую никто не верит, кроме больных ею, и лекарство, которое крадет сон, вместо того, чтобы возвращать его. Знаете, я даже когда напьюсь до беспамятства, среди ночи все равно просыпаюсь совсем трезвым и часов пять не могу уснуть, мучаюсь, а потом засыпаю, а потом просыпаюсь — с вот такой головой…
— Зачем же вы так много пьете? — покачал головой Пастор.
— То есть как — зачем? Странный вопрос «зачем»?… Я вот, может быть, понять не могу, как это у вас получается — не пить? Вы почему не пьете, Пастор?
— Вы не знаете слова: «Положение обязывает»?
— Знаю, — сказал Художник, — но это не про меня. А вы, Мастер?
— Не знаю, — сказал Мастер. — Не хочется.
— Вот ведь как, — вздохнул Художник, — вам не хочется. Вам, наверное, есть чем заняться, а, Мастер? Вам, наверное, хочется украсить этот мир, повесить в небе солнце и звезды и за игрушечными облаками скрыть эти проклятые каменные своды?
— А разве вам — нет?
— Для кого? Мы скоро благополучно вымрем или перебьем друг друга, и наши труды никто не увидит и не оценит, понимаете — никто! И все видят это, и потому женщины не рожают детей, чтобы не обрекать их на муки или одичание! Неужели вы не понимаете, что тонкий лак цивилизации уже почти слез с нас, и мы уже вполне готовы вцепиться друг другу в глотки!
— Не кричите так, дорогой, — сказала Физик. — С вас-то налет цивилизации еще не слез. Во всяком случае, вы отворачивались, застегивая брюки. Впрочем, говорят, у дикарей условностей гораздо больше, чем в цивилизованном обществе? — обернулась она к Пастору.
— Да, — согласился Пастор, — у них вся жизнь соткана из условностей и ритуалов; у нас в этом отношении проще… Погодите, — удивился он, а откуда вы знаете, что я был миссионером?
Физик помедлила, пожала плечами.
— Догадалась, — сказала она. — А как — не знаю. Вообще в последние месяцы я стала о многом догадываться…
— Не станьте ясновидящей — это опасно, — очень серьезно сказал Пастор.
— К вопросу о полноте жизни… — медленно сказал Художник, ни к кому конкретно не обращаясь. — Знаете, чем я, наверное, буду заниматься? Я буду писать картину о нашем славном прошлом. Огромную картину. Панно. Или панораму. Личный заказ господина Полковника. Дорогая, напрягите ваше ясновидение: станет он генералом?
— Он что, сам предложил? — спросил Мастер.
— Да. Он сказал: «Великий народ должен иметь ясное представление о своей великой истории».
— А больше ничего не говорил? — спросил Пастор.
— Ничего. Сказал только, что следует отразить все основные моменты.
— Какие именно — не уточнял? — поинтересовался Пастор.
— А что, есть разночтения? — усмехнулся Художник.
— Приступите вплотную — узнаете, — сказал Пастор. — Приступите?
— Наверное, — сказал Художник. — Хоть какое-нибудь дело.
— Послушайте, — удивился Кукольный Мастер, — вы ведь противоречите себе самому. Что вы говорили пять минут назад, помните?
— Ничего я не противоречу, — махнул рукой Художник, — как вы не понимаете?…
— Не понимаю, — искренне сказал Мастер.
— Он хочет совершить маленькую акцию гражданского неповиновения, — сказала Физик. — Так или нет?
— Зачем вы меня выдаете? — спросил Художник.
— Ну, им-то можно, — сказала Физик.
— Им можно — мне нельзя. Зачем мне знать о себе то, чего я знать не хочу?
— Вы это знали заранее или догадались? — спросил Пастор.
— Догадалась, — сказала Физик.
— Мне даже неуютно стало, — сказал Пастор. — Вообще-то это моя привилегия — видеть людей насквозь, а с вами я сам становлюсь полупрозрачным. Чем вы занимались до всего этого? Не телепатией?
— Нет, — засмеялась Физик. — Я занималась любовью.
— Если вы хотите меня шокировать, — сказал Пастор, — то вам это не удастся.
— Я говорю совершенно серьезно — я занималась любовью с точки зрения физики.
— Секс под научным соусом, — сказал Художник. — Очень забавно.
— Эх вы, — вздохнула Физик. — Ни черта вы не понимаете. Для вас любовь — это приятный физиологический акт, а ведь в данном случае слово «любовь» используется как термин, потому что из-за скудости нашего языка прочие термины — это или ругательства, или от них прет карболкой. Но ведь физиология — это только строчка из песни, а всю песню могут спеть так немногие! Не знаю, откуда она берется, эта чудесная сила, но она есть, и именно она позволяет человеку жить без отдыха и сна, творить без усталости, в короткий миг озарения создавать новые слова и языки без тени страха бросаться в огонь или в небо… Чудовищна энергия любви! Вы знаете, что влюбленный может ускорять или замедлять бег времени? А ведь сами звезды горят потому, что время замедляется около них! Он может управлять случайностями, из миллиона билетов вытаскивая единственный счастливый или он становится счастливым только в его руках? Вы не представляете, сколько счастливых совпадений возникает вокруг влюбленных! А тепло и свет, которые лучатся от них…
— Понял! — воскликнул Мастер. — Я понял! Ох, простите меня, но я так обрадовался…
— Чему? — спросил Художник.
— Я понял, как сделать солнце.
— Еще одну игрушку? — усмехнулся Художник.
— Простите, Художник, что я вмешиваюсь, — сказал Пастор, — но вы не правы. Или в вас говорит зависть? Вы же прекрасно понимаете, что вся наша прежняя жизнь представляла собой огромный павильон игрушек. Я не говорю, конечно, о тех людях, которым приходилось каждодневно бороться за жизнь; я говорю о других, для кого эта борьба кончилась или даже не начиналась — о людях обеспеченных. Наверное, среди них девяносто пять из ста всю жизнь занимались только игрушками, правда, придумывая этому занятию более солидные названия…
— Вы хотите сказать… что и искусство?! — возмутился Художник.
— Безусловно, — сказал Пастор. — Причем, заметьте, я вполне одобряю это занятие. Я и сам всю жизнь занимался чем-то подобным. Искусство, религия, спорт, бизнес, вязание на спицах… Просто мне захотелось заступиться за нашего Мастера, и я напоминаю вам, что и вы не без греха…
— Теперь это надолго, — негромко сказал Мастер, наклоняясь к Физику. — Если их не остановить, они будут спорить до вечера, причем каждый будет абсолютно прав. Я перебил вас тогда, а дело вот в чем: я вдруг понял, как надо сделать солнце. Пусть оно светит и греет, черпая энергию в любви. Я знаю, как это сделать. Но я слаб в теории, и хотел бы, чтобы вы мне помогли…
