По мнению жены Нарьяна, сам он тоже не избежал чар. Ее не устраивал сам факт появления Ангелицы, поэтому она называла ее призраком и считала крайне опасной. Возможно, она была недалека от истины. Она была мудрой и волевой женщиной, и Нарьян привык доверять ее советам.
Нарьян верил в свою способность улавливать малейшие сбои в ритме города. Он выслушал старика, умиравшего от катара внутренних органов — напасти, поражавшей большинство горожан на четвертой сотне лет. Умирающий принадлежал к тем немногим, кто путешествовал за пределами города: ему довелось побывать на севере, где на болотистых берегах существовал подземный город, построенный другой, заносчивой расой. Рассказ его длился целый день. Весь этот день Нарьян терпел духоту в комнате, обложенной пыльными коврами и освещенной единственной тусклой лампой. Под конец старик вдруг заявил, что не совершал никаких путешествий, что ничего замечательного в жизни не видел, и Нарьян не смог его утешить. На следующий день родились два младенца — редчайшее событие, ставшее поводом для общегородского праздника. Однако под тонкой тканью праздника ощущалось напряжение, какого Нарьян прежде не знал: ему казалось, что среди веселящихся неизменно присутствуют последователи Ангелицы. Перемену почуял и Дрин.
– Произошло несколько неприятных случаев, — признался он Нарьяну, удивив того небывалой откровенностью. — Пока что ничего особенного. Один из храмов был осквернен странными письменами, наподобие тех, что начертаны на лентах ее последователей. Компания молодежи разгромила рынок, перевернув прилавки. Я попросил магистратов не наказывать провинившихся, чтобы не превращать их в мучеников. Пусть пострадавшие сами судят своих обидчиков, если пожелают… А еще она произносит речи. Хочешь послушать?
– Это обязательно?
Дрин небрежно отбросил стакан, зная, что дежурный механизм все равно его подхватит, не дав разбиться. Они сидели на балконе воздушного жилища Дрина, взирали на Великую реку и на ближнюю оконечность мира. На горизонте виднелась длинная двойная линия — там клубились белые водопады. Был полдень, и залитый солнцем город выглядел безмятежным.
– Ты уже наслушался ее болтовни, так что тебе она не опасна, —проговорил Дрин. — Вообще-то это не проповедь, а сплошной туман: судьба, пренебрежение обстоятельствами, самосовершенствование, возможность воспарить, схватившись руками за собственные ступни…
Дрин презрительно махнул рукой. Его собственные ступни были, как всегда, босы, длинные пальцы ног обхватывали перила, на которые он присел.
– Вдруг она захочет стать правителем города?.. Если ей это нравится, пусть попробует. Пока здесь не окажется корабль… Тебе известно, где она сейчас?
– Я был занят… — ответил Нарьян неопределенно и подумал с любопытством: «А ведь жена права!»
– Я знаю историю, которую ты выслушал последней. Раньше я думал, что этот человек, вернувшись, принесет в наш город войну. — Хохот Дрина был похож на птичий клекот. — Женщина там, на краю света. Она уплыла вчера на лодке.
– Уверен, что она вернется, — проговорил Нарьян. — Иного не дано.
– Полагаюсь на твою мудрость. Ждешь от нее любопытного рассказа? Выпей еще. Не торопись, побалуй себя.
С этими словами Дрин взмыл в воздух и исчез среди огненных ветвей дерева, простершихся над балконом.
По мнению Нарьяна, Дрин совершал ошибку, не усматривая опасности в деяниях Ангелицы. При этом Нарьян понимал истоки его безразличия. Деяния эти выходили за пределы житейского опыта; Анге-лица вообще находилась за пределами опыта всего Слияния. Войны за Перемены, бушевавшие там и сям по всей протяженности Слияния, имели не идейный, а эсхатологический характер. Их порождало социальное напряжение, возникавшее из-за несовместимости природных и привитых генов, и расы Заново Рожденных начинали совершенно по-другому воспринимать все сущее. Однако то, что творила пришелица, коренилось в эпохах, предшествовавших Хранителям, их программе по созданию новых рас и завершению человеческой истории. Нарьян только начинал понимать все это, когда услышал от Ангелицы, что поманило ее на край света…
Вернувшись с края света, женщина по имени Ангелица первым делом поспешила к Нарьяну. Был теплый вечер, тот послезакатный час, когда улицы заполняются дружелюбными голосами, соседскими приветствиями, криками торговцев фруктовым соком, жареной кукурузой, всевозможными сластями.
Нарьян слушал ученика, сына магистрата, зачитывавшего отрывок из пураны, в котором Хранители заселяют галактику своими творениями. Паренек был рослый, неуклюжий и хмурый: он не оправдывал ожиданий своего папаши, не проявлял вдумчивости и предпочел бы коротать время с дружками за пивом, вместо чтения древних сказаний на давно умершем языке. Он горбился над книгой, водил пальцем по строчкам, с грехом пополам переводил хриплым голосом неподатливый текст. Нарьян слушал его в пол-уха, прерывая только для того, чтобы исправить особенно неуклюжую фразу. В кухне на противоположном конце квартиры жена монотонно подпевала радио.
Женщина бойко взбежала по винтовой лестнице, оставив внизу уличный шум. Нарьян понял, кто к нему пожаловал, еще до того, как она появилась у него на балконе. Для сына магистрата это, наоборот, стало такой неожиданностью, что он выронил книгу. Нарьян отпустил его, и он с облегчением убежал, чтобы, встретившись с дружками в сияющей неоном пивной, поведать им о приключившемся с ним чуде.
– Я побывала на краю света, — уведомила гостья Нарьяна, равнодушно приняв у его жены чашку чая и не обратив внимания на переглядывание супругов. Нарьян поспешно отвернулся, ибо понял, что жена была права, а он проявил непозволительную наивность. Как же жестоки были Хранители! Вылепив новые создания, они внушили им бездумное послушание.
– Ты не удивлен? — спросила Ангелица.
– Я говорил с Дрином. Рад твоему благополучному возвращению. Без тебя было скучно. — Он понял, что уже наговорил лишнего: зачем посвящать ее в свои сокровенные мысли?
– Дрин знает обо всех событиях в городе?
– Не обо всех, а только о тех, о которых ему нужно знать.
– Я плавала на лодке, — продолжила Ангелица. — Стоило мне попросить, и лодочник посадил меня, не задавая вопросов. Теперь я думаю, что лодку лучше было бы украсть: так проще. Я устала от этой лавины благодушия.
Казалось, она читает его мысли. Впервые Нарьяну стало страшно: он ощутил дрожь, как при рокоте барабанов, аккомпанировавших бурным танцам его юности.
Женщина села на табурет, на котором прежде ерзал ученик, и откинулась, опершись спиной об ограждение балкона. Она коротко остригла свои черные волосы и повязала лоб белой лентой с надписью на древнем нечитаемом языке. Одета она была в обыкновенный свободный хитон белого цвета, зато драгоценностей на ней было не счесть: кольца на каждом пальце, причем на некоторых по несколько, браслеты на руках, золотые и серебряные цепочки на шее и на груди. Она была привлекательна и страшна одновременно — не ведающий жалости зверь, вылезший из далекого прошлого, чтобы завладеть настоящим.
