Поначалу они думали, что это возрастное и что его удастся из этого состояния вывести. Но потом сделали рентген и увидели, что у него желудок и печень поражены раком.
Я оттягивал решение как мог дольше. Я не мог себе представить мир без него. Но вчера я пошел к ветеринару и подписал бумаги на эйтаназию.
- Хотелось бы только еще немного с ним побыть, - сказал я.
Его принесли и положили на смотровой стол из нержавеющей стали. Абу страшно исхудал. Исчез вечно выпирающий животик барабаном. Мышцы дрожащих задних лап истончились и ослабели. Он подобрался ко мне и сунул голову мне под мышку. Я поднял его морду, и Абу посмотрел на меня с тем комичным выражением, которое мне всегда напоминало Лоренса Тэлбота, Человека-Волка. Он знал. Чертовски сообразителен до самого конца, да, старый дружище? Он знал и боялся. Дрожал весь до кончиков своих паучьих ножек. Всегда был похож на волосяной мяч, и, когда лежал на темном коврике, нельзя было сказать, где хвост, а где голова. Такой исхудалый. Трясущийся от страха, знающий, что с ним будет. И все равно щенок.
Я плакал, и в носу щекотало от слез, а он сунул голову мне под мышку, потому что мы с ним не привыкли плакать. Мне было стыдно, что я не могу себя вести так же достойно, как он.
- Надо, щен, потому что тебе больно и ты не можешь кушать. Надо.
Но он не хотел про это знать.
И тут вошел ветеринар. Хороший был человек, спросил меня, может, мне лучше выйти и не смотреть.
И тогда Абу поднял голову и взглянул на меня.
У Казана и Стейнбека в "Вива Сапата" есть сцена, когда близкий друг Сапаты - Марлона Брандо - приговорен к смерти за сговор с федералами. Друг, который был с Сапатой еще с гор, с самого начала революции. Дело происходит в хижине; приговоренного собираются вести на расстрел, и Брандо поворачивается к выходу, а друг останавливает его рукой за плечо и просит, как может только очень близкий человек: ""Эмилиано, сделай это сам".
Вот и Абу на меня глядел, и я понимал, что он всего только пес, но, даже владей он речью, он не мог бы более красноречиво сказать: не оставляй меня с чужими.
Его положили на стол, и ветеринар обмотал ему правую переднюю лапу жгутом и перетянул, чтобы набухли вены, а я держал его голову, и он отвернулся от меня, когда игла вошла в вену. Невозможно точно назвать момент перехода от жизни к смерти. Он просто положил голову ко мне на руку, закрытые веки затрепетали, и его не стало.
Ветеринар помог мне завернуть тело в простыню, и я поехал домой, а
Абу был на сиденье рядом с водителем, как и одиннадцать лет назад. Я вынес его на задний двор и начал копать ему могилу. Я возился несколько часов, плача, бормоча себе под нос и разговаривая со свернутым из простыни узлом. Получилась очень аккуратная, прямоугольная могила с ровными краями и выбранной руками земляной крошкой.
Я опустил его в яму, и он показался в этой большой яме таким маленьким по сравнению с тем, который в жизни был такой большой, такой смешной, такой пушистый. И я его накрыл, а когда могила была заполнена землей, положил сверху дерн, который снял, когда начал копать. И все.
Но оставить его с чужими я не мог.
КОНЕЦ
ВОПРОСЫ ДЛЯ ОБСУЖДЕНИЯ
1. Есть ли скрытый смысл в том, что заменой одной буквы в названии породы собак "дог" получается "бог"? Если да, то какой?
2. Не пытается ли писатель перенести человеческие качества на существо, не являющееся человеком? Зачем? Рассмотрите антропоморфизм в свете высказывания "Ты еси Бог".
3. Подумайте, какую любовь показывает в своем эссе писатель. Сравните ее с другими формами любви и противопоставьте им: любовь мужчины к женщине, матери к ребенку, сына к матери, ботаника к растению, эколога к Земле.
14
И говорил во сне Натан Стек:
"Почему ты выбрал меня? Почему меня?"
15
Как и Земля, мать мучилась от боли.
В большом доме было тихо. Доктор ушел, родные отправились обедать в город. Он сидел на краю кровати и смотрел на нее. Она очень постарела, посерела, сморщилась; кожа приобрела неровный, пепельный вид пыльцы на крыльях ночной бабочки. Он тихо плакал.
Ощутив ее руку на своем колене, он поднял голову и увидел, что она на него смотрит.
- Я не хотел, чтобы ты видела мои слезы, - сказал он.
- Я была бы огорчена, если бы не увидела. - Ее голос был очень слаб и очень спокоен.
- Как ты себя чувствуешь?
- Болит. Бен не слишком хорошо накачал меня лекарством.
Он закусил губу. Доктор давал серьезные дозы, но болезнь была серьезнее. Время от времени по телу матери пробегали судороги боли. Приступы. Он смотрел, как уходила из ее глаз жизнь.
- Как твоя сестра?
Он пожал плечами:
- Ты же знаешь Шарлин. Она горюет, но на уровне сознания.
По губам матери скользнула тень улыбки.
- Страшно сказать, Натан, но твоя сестра - не самая приятная в мире женщина. Хорошо, что ты здесь. - Она помолчала и добавила: - Мы с твоим отцом что-то в ее генный набор недовложили. Она какая-то не цельная.
- Хочешь чего-нибудь? Воды?
- Нет, все нормально.
Он посмотрел на ампулу с наркотическим обезболивающим. Рядом на чистом полотенце спокойно лежал шприц. Он повернулся и встретил ее взгляд. Она знала, о чем он подумал. Он отвел глаза.
- Я за сигарету готова человека убить.
Он рассмеялся. Женщина шестидесяти пяти лет, без ног, то, что еще осталось от левой стороны, парализовано, расширяется и подползает к сердцу рак - а она все та же властная глава рода.
- Сигарету ты курить не сможешь, так что брось.
- А почему бы тебе тогда не взять вот эту ампулу и не отпустить меня?
- Заткнись, мать.
- Натан, ради Бога, не надо. Если мне повезет, это затянется на часы. Если не повезет, на месяцы. Мы же с тобой об этом говорили, и ты знаешь, что я всегда права.
- Я вам говорил, маменька, что вы старая сука?
- И много раз, но все равно я тебя люблю.
Он встал и отошел к стене. Пройти через стену было нельзя, и он зашагал по комнате.
- Тебе от этого не отмахнуться.
- Мама, ну хватит! Не надо!
- Ладно. Поговорим о бизнесе.
- Мне сейчас на бизнес глубоко наплевать.
- Так о чем нам говорить? О возвышенных предметах, коим может посвятить свои последние минуты старая леди?
- Ну до чего же ты мерзкая баба! Похоже, ты от этого каким-то извращенным способом получаешь удовольствие.
- А каким еще способом можно от этого получать удовольствие?
- Пуститься в авантюру.
- Это самая большая из всех. Жаль, что твой отец не может ее просмаковать.
- Я думаю, он вряд ли получил бы удовольствие от смерти под гидравлическим прессом.
Он з-адумался, потому что по ее губам вновь пробежала улыбка.
- А вообще-то, может, и получил бы. Вы оба настолько чудаки, что могли бы там сидеть и обсуждать гидравлику.
