Да, река течет под уклон, но по какому руслу. Русла-то разные.
К сожалению, доказать он не мог ничего. История однозначна. Река себе течет… могла ли свернуть? Не свернула.
Как хорошо было бы, если бы где-то разыгрывались варианты.
И вот в популярном журнале, рядом со своей статьей о наследниках Петра, Тихомиров читает о четвертом измерении, о многомерности, о варианте таком и другом. Историку нужны слоистые, параллельные миры. Он дотошно шарит по журналам физиков, ищет доказательства, что параллельные миры могут быть, должны быть, надо искать их, надо ставить опыты, предлагает, какие именно.
И даже делает доклад об этом физикам, специалистам… Тут я — автор — передаю слово герою.
Сырой январский вечер. Сыро в Москве зимой с тех пор, как счищают снег с мостовых. Плетусь домой шаркающей походкой, ноги волочу, загребаю подошвами лужи. Устал. Не от возраста, не только от возраста. Устал, потому что отвергнут и опровергнут. Столько времени добивался, чтобы поставили доклад, персональные приглашения рассылал заинтересованным — и физикам, и историкам. Ну, выслушали. Физики сказали, что я напрасно придумываю: мир трехмерен, потому что нетрехмерного быть не может. Сослались на ленинградского профессора Гуревича (не писателя, другого Гуревича). Тот объяснил, что в четырехмерном мире не будет ни атомов, ни квантов. Историки же сказали, что параллельные миры искать незачем, потому что в прошлом и будущем все закономерно. Прошлое таково, каким оно и должно быть. И незачем искать ответы в космосе, все они даны в «Исторической энциклопедии».
Ах, не в свое дело полез! Валентина Иванова вспоминаю: он говаривал, что после заседаний не может две недели сесть за стол. У меня нервы крепче: я сяду. Завтра же пойду в архив. Ждет меня переписка с послом в Потсдаме. И кажется, там есть что-то о Вольтере, может быть, даже автограф Вольтера… неопубликованный.
Пыхтя, плетусь по лестнице. Плетусь, потому что на первом этаже к проволочной сетке прикреплена бумажка: «Лифтерша больна до 24 часов». Вот кто точно знает свою судьбу: до полуночи будет больна, в четверть первого выздоровеет. Наконец вскарабкался на мой шестой этаж. Ворочая ключом в скважине, слышу за дверью истошные вопли, всхлипы и мяуканье магнитофона. Стойкая у нас молодежь, стальные нервы. Слышат только медные тарелки у самого уха. А я уже начал завидовать Мариэтте Шагинян. Как хорошо: надо послушать, вставляешь аппарат, надо поработать, вынул аппарат, никто тебе не мешает.
Из оркестрового грохота выглядывает рыжий бородатый молодец лет восемнадцати, мой единственный.
— А ты куда ходил, отец? — спрашивает он строго. — Я же сказал, что принесу хлеб… позже.
Реплика какая-то странная. Но от усталости я не замечаю странности, не вдумываюсь. — Мать дома?
— Мать при тебе же ушла. — Он подозрительно вглядывается в меня. Но тут магнитофон начинает квакать и бормотать. И парень забывает обо мне, кидается спасать музыку.
Я снимаю шубу… шубу снимаю — это имеет значение даже в сокращенном повествовании. И вижу: одна шуба у меня в руке, другая на вешалке, на крючке. Но это неудивительно. Главное, что шуба в точности такая, как у меня: серовато-синяя, воротник серого каракуля, пуговицы черные, верхняя болтается на ниточке. Нарочно, что ли, отрывали для сходства?
— Сынище, кто у нас?
Не слышит, увлечен магнитофоном.
Прихожу в свою комнату, синей она называется в семье, потому что стены выкрашены маслом, чистейший ультрамарин с белилами, сам я выбирал этот задумчивый цвет вечерней синевы. Прихожу и вижу… себя.
Встает мне навстречу грузный мешковатый дядя лет под шестьдесят, лобастый, с мохнатыми черными бровями, левая торчком. Словно в зеркало гляжусь.
— Ну здравствуй, Я, — говорит он.
— Простите, кто вы?
— Дорогой мой, с каких это пор ты к себе обращаешься на вы? Я это ты. Я твое Я из ближайшего параллельного мира. Разве не похож? Между прочим, наша жена не сомневалась, что я это ты. Вот оставила нам с тобой список поручений на вечер.
— Слушайте, дорогой товарищ, я устал и не склонен к шуткам. Вы прекрасно загримированы под меня… но я не понимаю, какой смысл в этом маскараде.
— Друг мой, дорогое Я, тебе же сказано, что я это ты из параллельного мира. Ты же сам придумал параллельные миры и еще гордился этой выдумкой. Вот на этажерке лежит у тебя розовая папка с гербом города Риги и готическими буквами. И там черным по белому в трех экземплярах напечатано: «…нижние слои поплотнее, а верхние поразреженнее. В верхних время идет побыстрее, а в нижних чуть медленнее. И за 15 миллиардов лет накопится разница, миры одинаковые, но наверху уже завтрашний день, а внизу только вчерашний… А что я буду делать завтра? Вот заглянуть бы и узнать».
Так напечатано. Твоими собственными руками на твоей собственной машинке.
— Ну это вы могли прочесть сидя здесь, — вырвалось у меня.
Он вздохнул.
— До чего же упрямо-недоверчивы мы — ученые. Даже собственные гипотезы считаем выдумкой. Друг мой, я примчался спасать тебя от верной гибели, а ты заставляешь меня тратить время, доказывая, что ты это я, а я это ты. Пойми же, как ни странно, параллельные миры действительно существуют. Я сам узнал это только сегодня, часа два назад по моим ощущениям, и тоже потребовал доказательств. А ты поверишь мне, если я расскажу, в каком ящике что у тебя лежит и что подразумевается под надписью «Пл. пар.»? Поверишь, если я расскажу, о чем ты думал по дороге сюда? Ты клял себя за то, что впутался в дискуссию с физиками. И вспомнил Валентина Иванова, который две недели не садится за стол после пустых заседаний. И утешал себя, что завтра пойдешь в архив, поищешь автограф Вольтера. Но в архив ты не пойдешь, потому что минут через десять позвонит Еремеев и предложит тебе вместо него поехать в Махачкалу на семинар. И тебе очень захочется проветриться. Но ты откажешься. Откуда я знаю это? Потому что все пережил. Потому что в вашем мире 24-е число, а в моем уже 31-е.
Все-таки странно было смотреть на него, словно перед зеркалом стоишь. Морщины мои, брови мои, шрам на лбу тот же. Никогда не пробовал ораторствовать, глядя в зеркало. Значит, такие у меня жесты, такая мимика. Пожалуй, он активнее держится. То ли он возбужден, то ли я устал больше? А может быть, он увереннее, знает, чего добивается, а я присматриваюсь настороженно.
И в самом деле, откуда он знает все это, о чем я думал по дороге?
— Ну, слушай меня, Я, не будем терять времени. Я, собственно, прибыл, чтобы спасать тебя. Часа два назад в моей комнате, такая же у меня комната, цвета вечерней синевы, вдруг появился этакий экран, трубка экранная. Из нее вышли двое в какой-то цветной пене: парень и девушка, очень хорошенькая девушка, кстати, вышли и сразу сказали: «Мы из параллельного мира, у нас 2004 год. В нашем мире известно, что автор идеи параллельности, ваш двойник, трагически погиб поздним вечером 31 января. Он мертв, его не воскресить, но вас-то мы спасти можем. Вечер только начинается, собирайтесь быстро, мы переправим вас в будущее». И они торопили, торопили: «Собирайтесь, собирайтесь, мы не знаем точно час и минуты смерти». У меня голова закружилась… но я сообразил все-таки, что долг платежом красен. Меня предупредили, надо бы и моих предшественников предупредить. Мне объяснили, как обращаться с этой белой трубкой, и я переправился не в будущее, а в прошлое, к тебе. Итак, знай, срок твоей жизни отмерен, 31-го парки обрывают нить, так что собирай манатки, и двинем в гостеприимное будущее.
