Я повернулся на своем табурете и обнял ее, прижавшись лицом к ее груди. Хари легонько погладила меня по голове, и у меня опять защемило сердце.
- Ты обиделся на меня? Да, Крис?
Я молча помотал головой. Я не обижался на нее - разве можно обижаться на любимого человека, с которым вскоре предстоит расстаться, и расстаться надолго?.. Может быть именно в расставаниях и заключается наше спасение? От расставаний становятся крепче те незримые нити, что связывают людей...
- Завтра мы полетим с тобой, Крис. Обязательно полетим на побережье.
Да, мы обязательно полетим. А потом я полечу уже без тебя, Хари.
Туда, где нет никаких побережий.
Хари говорила еще что-то, но я почему-то не мог больше разобрать ни слова - ее голос становился все тише, словно она удалялась от меня.
Руки мои внезапно потеряли опору и бессильно упали... Я почувствовал, что стремительно проваливаюсь в пустоту, как будто неожиданно рухнула терраса нашего дома. Я поспешно открыл глаза и в обрушившейся на мир непроницаемой мгле успел заметить только далекое расплывающееся бледное пятно, неумолимо теряющее знакомые черты. Еще мгновение - и это пятно, в которое превратилось лицо Хари, исчезло в нахлынувшем со всех сторон мраке. Я продолжал падать в никуда, не чувствуя собственного тела, - и тьма ворвалась в мое сознание и начала заливать и гасить его, как неожиданный ливень заливает костер...
Что случи...
2.
Все вокруг было каким-то странным и в то же время почему-то казалось вполне привычным, словно такое происходило уже не раз - и не только со мной. Я висел в пустоте, не ощущая своего тела, которого, возможно, просто не было, и меня, бесплотного, пронзал чей-то пристальный взгляд - не добрый и не злой, не торжествующий и не укоризненный; совершенно иной взгляд, не поддающийся никаким определениям. Я пытался укрыться от этого неподвижного взгляда, но мне это не удавалось и не могло удасться, потому что я не знал, что же такое я сам - лишенная всего бесплотность и бесформенность, нечто, растворенное всюду - и нигде...
Не было ни пространства, ни времени, но все-таки из ничего сотворился некий начальный миг. Светящаяся первоточка пронзила Тьму, и из Хаоса начал возникать мир. Из плавающего в первобытных водах яйца родился Брахма...
И появились тени. И исчез пристальный взгляд.
Тени сгущались и расплывались, тени постепенно превращались во что-то знакомое. И издалека, становясь все более внятным, донесся голос:
- Кельвин, ты слышишь меня? Ты меня слышишь, Кельвин?
Невидимая карусель наконец замедлила ход. Окружающее почти перестало качаться и обрело относительную четкость линий. Ближайшая ко мне тень оказалась вовсе не тенью...
Я довольно резко поднял голову и сел на кровати, ощутив легкое головокружение. У меня почему-то шумело в ушах, словно долетал из какой-то дальней дали шум прибоя. Океанского прибоя.
Океанского!..
Не веря своим глазам, я уставился на сидящего рядом с кроватью человека в черном свитере, растянутом у горла. Худощавое, иссеченное морщинами лицо с костистым носом, красные прожилки на скулах, короткие седые волосы, усталые, чуть слезящиеся покрасневшие глаза под густыми бровями.
Этого человека я хорошо знал. Но он не должен был находиться здесь, он просто не мог быть здесь, потому что давным-давно был там, очень далеко отсюда, за пустынными безднами, за скоплением космической пыли, в мире двух солнц - красного и голубого... Он не мог ни с того ни с сего появиться здесь... Где - здесь?..
Я медленно огляделся - голова продолжала кружиться, шум в ушах не прекращался, хотя как будто бы стал стихать - и слабыми пальцами ухватился за простыню, прикрывающую мои голые колени. Шкафы... полки с книгами... два кресла... белые ящики с инструментами... микроскоп на полу... большой стол у окна...
Окно...
А за окном - уходящие к горизонту ряды черных волн, жирно блестящих под низким красным солнцем, подернутым разводами грязного тумана.
Мне показалось, что я брежу.
- Кельвин, ты узнаешь меня? - подавшись ко мне, спросил человек, сидящий на металлическом стульчике возле моей кровати.
Я оторвал взгляд от привычной картины багрового заката и перевел глаза на него. Он внимательно всматривался мне в лицо, и его острый кадык то и дело судорожно дергался вверх и вниз. Под глазами у него висели мешки, набрякшие бурые мешки, отчего вид у него был не очень здоровый.
- Ну конечно, узнаю, - собравшись с силами сказал я, чуть не подавился собственными словами и, резким звуком прочистив горло, повторил: - Конечно узнаю, Снаут.
Он облегченно вздохнул и, нагнувшись, положил на пол шприц, который до этого сжимал в кулаке.
- Слава Богу, Кельвин. Слава Богу. Ты нас изрядно напугал. Пятые сутки...
- Пятые сутки... - осмысливая услышанное пробормотал я и посмотрел на свою руку. Сгиб локтя был усеян красными точками.
- Да, - Снаут кивнул и, сцепив пальцы, сложил руки на животе. Концентрат внутривенно и шок-уколы. Как учили. - Он усмехнулся и подтолкнул шприц носком ботинка, так что тот закатился под кровать.
- Как учили, - эхом откликнулся я и вновь посмотрел мимо него, в окно, за которым быстро угасал закат. Черная спина океана теряла в сумерках характерные детали, и можно было представить, что там, снаружи, за стенами Станции, простирается голое поле. Обыкновенное земное поле, упирающееся в березовую рощу. Или в сосновый лес.
Голова у меня все еще слегка кружилась - вероятно, от слабости, - и я опять лег, поправив подушку. Меня не покидало ощущение, что все происходит в бреду. Снаут исподлобья глядел на меня.
- Сейчас, - сказал я. - Вот только немного соберусь с мыслями.
Сейчас, Снаут. - Я перевел дыхание. - Как ты догадался? Или это Сарториус?
Снаут пожал плечами:
- Твой видеофон не отвечал. Слишком долго не отвечал. Пришлось нанести тебе визит, - он вновь скупо усмехнулся, - без предварительной договоренности.
Я держал себя в руках. Я очень крепко и надежно держал себя в руках.
Я старался изо всех сил.
- Сейчас, Снаут, - повторил я и закрыл глаза, - Сейчас мы поговорим.
Я все помнил. Я все прекрасно помнил. Тот разговор со Снаутом, несколько суток назад...
Тогда от Снаута вновь пахло спиртным, и глаза у него были грустные и затуманенные. Он слишком часто пил... после всего того, что случилось с нами, и я еще подумал тогда, что это может для него плохо кончиться. Но я его не осуждал. Я и сам был бы не прочь напиться - до слез, до истерики, до беспамятства, - только я знал, что это ничему не поможет и ничего не изменит. Опьянение неизбежно пройдет - и ты вновь окажешься лицом к лицу с тем же самым, ничуть не изменившимся миром.
