"Что отражает зеркало, когда перед ним пустота?" Я повторял этот вопрос как заклинание, столько раз уже произнесённое другими. Для чего я расчерчивал пол мелом? Магическое сочетание алфавитных знаков и грамматических символов. И торопился домой, боясь опоздать, сверял часы, не сделав должных расчётов, и писал письма, всегда наугад и всегда о чём-то большем, чем всё, что я когда-нибудь бы сумел написать, и хранил эти осколки плафона...
Ты никогда не жалуешься, даже когда я делаю тебе больно, и всё, что есть между нами, останется навсегда между тобой и мной. У меня нет от тебя секретов, ведь ты и есть моя жизнь, и знаешь обо мне больше, чем знаю о себе я. И когда в исступлении я не могу насытиться тобой, и это уже не страсть, а что-то страшнее и глубже, когда это даже не свобода уже, не счастье, а что-то большее... когда твоё тело так податливо, что вожделение моё вдруг превращается в ярость, и это как пропасть без дна, куда я падаю всё быстрее, быстрее, но оставаясь на месте, потому что там, где нет дна, нет и расстояний, и нет предела у этой скорости, и утратив жалость и страх, я падаю всё быстрее и дальше, дальше... оставаясь на месте... Сравню ли я это с бочкой данаид, что никогда не наполнится? Я не могу насытиться и знаю, что никогда не смогу насытиться тобой, и я падаю, и там, где была вода, стала суша, и я разобьюсь, мы разобьёмся, милая!...
И снова утро, и серый рассвет, мой город, сырой и безлюдный, и ветер... Трамваи грохочут железом, и ранние пассажиры спросонья смотрят в забрызганные моросящим дождём стёкла, словно не узнавая эти улицы и стены домов, ещё слепые, во власти небытия, и зябнут, и ищут согреться в холодных своих одеждах. На перекрёстках ещё мало машин, и на дорогах нет пробок, здесь поздно встают и поздно ложатся спать, но кто-то, и я один из них, каждое утро видит свой город безлюдным, как будто нагим. Пустыня дождей и тумана, пустыня ветров, пустыня каменных улиц и обшарпанных стен, изъеденный ветром кирпич прямоугольных труб над скатами черепичных крыш и голыми ветвями деревьев... Стёкла трамвая запотевают, людей становится больше, они дышат, слабый запах духов от нестарых ещё женщин... Девочка-кондуктор взывает оплатить проезд, повторяя одно и то же, безропотно и монотонно, и ей дают мелочь или бумажные деньги и терпеливо ждут, когда она отсчитает сдачу, или показывают свои проездные. Она отрывает билетик и идёт дальше, всматриваясь в эти лица, не появились ли новые. И лишь она одна ищет новые лица в толпе. А мне безразлично; кто-то едет со мной уже три остановки, а кто-то войдёт на следующей, я еду без пересадок, и до самого вечера будет ещё один рабочий день, но всё это так неважно... Ведь вечером я вернусь к тебе. Ты ждёшь меня дома, и я вернусь к тебе. Ты одна знаешь, как все эти годы я ждал тебя. И теперь каждый вечер ты ждёшь меня с работы домой...
3
Тринадцатое января. У Эдика собирается компания. Намечается вечеринка будем праздновать Старый Новый Год. Днём было пасмурно, но к ночи небо прояснилось. Светит луна. Я решил прогуляться пешком по Кутузова до автобусной остановки у Дома Художника. Эта странная улица без вывесок и магазинов, летними ночами так таинственно бывает здесь, почти неслышно шелестит листва, и в голову приходят мысли о призраках, что скрываются во тьме старых кирпичных стен на этажах безлюдных руин, они выходят на улицы, незримые в холодном пожаре электричества, среди неона, машин и световых реклам подстерегают они прохожих... Летучие мыши, бесшумно возникающие из темноты и исчезающие в темноте, летучие мыши, что живут на разрушенных чердаках души моего города... Необъяснимое расположение окон во тьме, там, куда не доходит свет фонарей, за тёмными ветвями деревьев... Расстояния недолги, и скоро я буду там, где, наверное, уже все собрались, и мы будем праздновать. Надо бы купить по дороге пива.
В тот самый вечер мы и познакомились со Славой. Меня представили ему. "Это Миша". - Корнилов,- сказал я, протягивая ему руку. - Слава,- пожав её, представился он.- Суховеев. Он приехал сюда из Москвы и остался здесь, чтобы открыть кофейню. Теперь он ищет квартиру; я не знаю, случайно, не сдаёт ли кто-нибудь из моих знакомых? Я сказал, что нет, не знаю. Он сказал, что это неважно, найдёт. Главное, чтобы был телефон. - Это будет непросто,- предупредил я.- Телефон в этом городе редкость. У него есть девушка, она сейчас в Москве, но скоро приедет. Её зовут Нина, я увижу её и всё пойму. Она просто чудо, я таких никогда не видел. Она сама жизнь или, если угодно, сама любовь. Но она очень требовательна. - Ведь жизнь постоянно требует от нас, чтобы мы доказывали, что мы те, за кого себя выдаём,- сказал он. - Я мог бы не согласиться,- сказал я.- Жизнь ничего не требует от нас, если только мы не предъявляем к ней требований. А любовь... Что такое любовь? Он засмеялся и сказал, что вопрос этот явно риторический. - Женщина,- сказал он,- требует от мужчины, чтобы он был достоин её любви, и чем сильнее она его любит, тем она требовательней. Я сказал, что нет, это не так - напротив, чем сильнее она любит, тем безусловнее её любовь. - А что такое, по-твоему, безусловная любовь? - Ну вот я вышел на улицу, и вдруг начался дождь, и я промок, может быть, я заболею. И я не знаю, почему это так, да и не хочу знать. Я просто хочу, чтобы была хорошая погода, и я прошу: "Ну пожалуйста, не надо дождя!" - Надо было взять зонт. - Наверное, надо было. А ты всегда и всё знаешь заранее? - Очень странный подход к метеорологии. - Дело не в метеорологии. - А мне нравится,- сказал он.- Только здесь я такое видел: когда дождь, и небо сплошь чёрное, и вдруг на этом чёрном фоне вспыхнет дерево в золотом сиянии листвы, освещённое пронзительным светом солнца, сверкнувшего у края тучи. Погода меняется здесь каждые полчаса. - Ну, не каждые,- возразил я. - Но почти каждые полчаса. - Иногда и чаще. - Это невероятно! И поэтому здесь особое, странное, непостижимое небо... - Ты был здесь осенью? - Да,- сказал он.- В первый раз я приехал сюда в сентябре. И вот, думаю, что остался здесь теперь уже навсегда. - А Новый Год встречал тоже здесь? - Нет. В Москве, с Ниной. - Она ещё не была здесь? - Нет. Он стал рассказывать, как они встретились, потом мы снова заговорили о любви и о городе, и снова разошлись во мнениях, но спорить не стали. Он спросил, какой у меня телефон. Пока ещё трезвые. - Ты знаешь,- сказал я,- здесь чаще спрашивают адрес. У тебя чисто московская привычка. - Правда?- сказал он.- А ты где живёшь? - Записывай,- сказал я. Я продиктовал ему свой номер. Его идея с кофейней показалась мне несколько надуманной. Почему именно кофейня? - Потому что этому городу не хватает хорошей кофейни,- объяснил он. - Этот город,- сказал я,- пережил две блокады - во время чумы 1710 года и послевоенной зимой сорок шестого. Он знает, что такое голод, мор, эпидемии, пожары и "ковровая" бомбёжка, он почти полностью был разрушен, у него отняли его народ, и вопреки всему этому он жив. Это не вызывает у тебя уважения? Ты знаешь, когда-то, в бытность студентом, я голодал. Денег мне хватало только на сигареты, а на еду не оставалось почти ничего, со мной даже случались голодные обмороки. И вот однажды парню, с которым мы жили в одной комнате, прислали из дому пачку молотого кофе. Помнишь, были такие пачки в советское время, никакой не сорт, не марка, а просто "кофе молотый", и различались эти пачки только по цвету - красные и зелёные... - А ты где учился?- спросил он. - В Москве,- сказал я.- Где же ещё. - А где? - На физтехе,- сказал я.- Так вот, и ты знаешь, что мы сделали с этой пачкой? Мы сварили кофе в большой кастрюле. И пили его всю ночь, потом весь день, а потом пачка кончилась. - Ну и что?- сказал он.- Что это доказывает? - Не знаю,- сказал я.- Жизнь - это просто жизнь, она ничего не доказывает. - Ты что, не получал стипендию? - Почему,- сказал я.- Получал. Но были же у меня и другие расходы, помимо сигарет и еды. - Вот,- внушительно сказал он.- В этом-то всё и дело. Ты сам сделал свой выбор. - Ну и что,- сказал я, пожав плечами.- Это ничего не меняет. - Ладно,- сказал он.- А ты взгляни на это по-другому. Вот ты идёшь по улице, зима, промозгло, ветрено, моросит дождь, а ты не взял зонтик и промок и, может быть, заболеешь. И тебе хочется просто согреться, и ты заходишь в кофейню - погреться, выпить чашечку горячего кофе, покурить, обсохнуть, играет приятная музыка, вокруг классический интерьер, и ты просто отдыхаешь душой... Почему повсюду в Прибалтике, в любом городе и даже городишке, на каждом шагу кофейня, а здесь нет? - Вот именно,- сказал я.- Почему? - Потому что некому было этим заняться. Вот почему. - Ну что ж,- сказал я.- Попробуй. Может, что и получится. А деньги ты где возьмёшь? - Да найду, это не проблема. - Нет, если не хочешь говорить, то конечно, не говори. - Да обещали мне тут помочь. - А,- сказал я.- Ну, если обещали... - А чем занимаешься ты?- спросил он. Я ответил, что так, работаю в торговой фирме, занимаюсь оптовыми поставками мясопродуктов из Польши и Литвы, ничего особенного, можно сказать, только начал работать... Ребята решили сгонять за травкой. - Ты будешь?- спросили у него, а он посмотрел на меня и неуверенно пожал плечами. - Так что, будешь? - Будет,- сказал я, уловив его почти незаметный кивок. - Значит, берём на шестерых два "кораблика". Я протянул деньги. - Сколько с меня?- спросил он. Я отмахнулся. Сочтёмся. - Нет, я так не могу. - Можешь,- сказал я.- Привыкай. "Пива захватите!"- крикнул я. "Ладно!"- крикнули из прихожей. - Я никогда не пробовал,- тихо сказал он, придвинувшись ко мне ближе. - Я так и понял. - Научишь, как это делается? - Сам всё увидишь,- сказал я.- Невелика премудрость. - Надо же,- сказал он.- Столько всего нового... И так каждый день. - Да,- сказал я.- Только как они ехать собираются, если они все бухие? Но ничего, обошлось. Вернулись с травкой. Все собрались на кухне. Забили первый косяк. - Вдыхай медленно и как можно глубже,- сказал я.- А потом держи так долго, как сможешь. Только не тяни резко, а то обожжёшься. Он с интересом наблюдал, как Эдик набивал косяк, слегка уплотняя траву тупым концом карандаша. Раскурили. Я затянулся и передал ему. Он сделал глубокую затяжку. Выдохнул. - Ну вот,- сказал я.- Ничего?- я протянул ему бутылку пива.- Запей. - Пока не надо,- сказал он. Косяк обошёл круг и вернулся к нам. Мы сделали ещё по затяжке. Эдик набивал второй. - А я слышал,- шёпотом сказал мне Слава,- что когда куришь, нельзя пить. - Почему?- удивился я. - Вроде, кайф обламывается... - Ну вот видишь,- сказал я.- Так ты больше нашего обо всём знаешь, а говоришь "не знаю", "не знаю"... - Но это правда? - Не знаю,- сказал я.- Первый раз слышу. Мы же тут люди тёмные... - Но ты ведь жил в Москве? Я засмеялся. - А причём тут Москва? Раскурили второй. - На меня пока не действует,- сказал он. - И не подействует,- сказал кто-то.- В первый раз ни на кого не действует. Надо раз пять, шесть... - У меня с третьего приход был,- сказал Эдик.- Ну что, делаем третий? - А будет приход?- спросил Слава. Я и ещё кто-то засмеялись. "Будет",- заверил Слава, вытряхивая из папиросы табак. - Злая трава,- сказал кто-то.- Может, с табаком смешивать? - Думаешь, недомешали?- возразил кто-то другой. Кто-то засмеялся. - А чего он смеётся?- спросил меня Слава. И тут все засмеялись, уже над ним. Достали карты, стали играть. По кругу пошёл третий. Я всё пытался сообразить, в какую игру мы играем. "Сдавай",- мне протянули колоду. Я взял. - По сколько? - По три. - Нет, по четыре,- сказал кто-то.- По три уже было. - А в какую игру мы играем?- спросил я и сам же первый засмеялся. Приход был что надо. Мы ещё над чем-то смеялись, уже не помню. Помню, что из второго "кораблика" получилось пять косяков вместо положенных шести, но это уже никого не огорчило. Потом кончилось пиво. - Пятый час ночи,- сказал Слава.- Может, пойдём? - Куда?- спросил я. - Как куда,- сказал он.- Домой. - А мы разве не дома?- спросил я у Эдика. - Дома,- сказал он.- А где же ещё. - Вот видишь,- сказал я Славе.- Мы уже дома. - Ладно,- сказал он, вставая из-за стола.- Тогда я пойду один. - Подожди,- удержал я его за руку.- Пойдём вместе.
