Дэвид Герролд - Ярость мщения

– Сэр, можно спросить?

– Спроси.

– Я об этом «Пауке». Мне казалось, что они предназначены только для уничтожения червей.

Я кивнул.

– Такова исходная программа. Но потом мы стали терять их. Ренегаты подбивали машины, чтобы снять с них вооружение. Тогда командованию пришлось их запрограммировать и против партизан. Теперь, невзирая на форму одежды и личный позывной, «пауки» считают всех встречных врагами до тех пор, пока не будет доказано обратное. И поступают соответственно.

– Вы подразумеваете… уничтожение?

– Только если они не сдаются в плен. – Я пожал плечами. – Кое в чем новая программа не продумана до конца. Даже абсурдна.

Мальчишка надолго замолчал, сосредоточившись на дороге. Узкий проселок, казалось, состоял из одних поворотов.

Потом он нерешительно спросил: – И много здесь таких штуковин?

– «Макдоннел-Дуглас» производит триста пятьдесят в неделю. Львиная доля идет на экспорт – в Южную Америку, Африку, Азию. На этой планете вдруг появилась масса незаселенных мест. Но я думаю, что по крайней мере пара тысчонок патрулирует Западное побережье. Правда, не все они модели «Бдительный» и вряд ли следующий встречный «Паук» будет сумасшедшим.

– Это не очень успокаивает.

Я улыбнулся: – Ты похож на меня.

– Что?

– Если бы ты знал статистику эффективности «Пауков», то еще не так бы забеспокоился.

– Плохо работают? Я пожал плечами.

– Свое дело они делают хорошо. – И добавил: – У них есть лишь одно бесспорное преимущество.

Парень с удивлением посмотрел на меня: – Какое?

– Не надо сообщать родственникам, если кто-то из них погибает.

– О!

Мальчишка снова замолчал, глядя на дорогу.

Проблема же заключалась в том, что черви научились избегать «пауков». Ходили даже слухи, что они начали устраивать западни для машин: ловили их в ямы, как мамонтов. Но точно я не знал, потому что потерял право допуска ко многим документам.

– Эй, – неожиданно сказал Маккейн. – Почему вы начали читать лимерики?

– Что? О! – Я отвлекся от своих мыслей. – Это было единственное, что пришло в голову. – В свободное время я сочиняю лимерики.

– Шутите?

– Ничуть.

Мальчишка выехал на шоссе и свернул по направлению к автостраде 101.

– Прочтите еще какой-нибудь.

– М-м, ладно. Я сейчас как раз работаю над одним. Пациент лежал по имени Чак…

Мальчишка весело захихикал, предвкушая рифму, – догадаться было нетрудно.

– Дальше, дальше.

– Он утку любил – такой был чудак. Жареную и отварную, а больше всего заливную…

Я замолчал.

– Ну, ну, дальше. Я покачал головой: – Пока это все. – Все?!

Я пожал плечами: – Никак не могу придумать рифму для последней строчки.

– Шутите!

– Шучу.

Первый день занятий был посвящен принятию решения.

Я вошел в зал – и замер в удивлении.

Я не знал заранее, чего ожидать, но такое, во всяком случае, даже не приходило в голову, Помещение было очень большое, больше спортивного зала колледжа, и пустое. К тому же спортивные залы в колледжах не выстилают темно-серым ковровым покрытием. Стены светло-серые и абсолютно голые. Казалось, они уходят куда-то далеко-далеко.

Прямо в центре возвышался широкий квадратный помост. На каждой из четырех сторон помоста ровными рядами стояли стулья, разделенные широким проходом на два квадрата: восемь рядов по восемь стульев. На возвышении стояли пюпитр и председательское кресло.

Над помостом висели четыре больших экрана, обращенных к каждой из четырех сторон. Виднелись громкоговорители.

У самого входа стояла женщина в белом комбинезоне без знаков различия и с абсолютно ничего не выражающим лицом. Судя по нашивке на груди, ее звали «Седьмая». Не отрывая от меня взгляда, она указала на стулья: – Займите место поближе к сцене и проходу, пожалуйста.

– Э… спасибо.

Я медленно двинулся к стульям. Не люблю такие взгляды.

На полпути встретился другой ассистент с точно таким же пустым взором. «Пятнадцатый».

– Маккарти? – Да.

– Сядьте поближе к сцене и к проходу.

– Э-э… О'кей.

– И не разговаривайте с соседями.

– Слушаюсь, сэр.

Я выбрал второй ряд северной секции. Стулья быстро заполнялись. Оказавшись между майором и полковником, я осмотрелся и не обнаружил никого чином ниже лейтенанта.

Еще я заметил, что некоторые одеты в легкие коричневые комбинезоны – неизвестную мне форму. Может, штатские? Люди входили в зал с четырех сторон. Лица у всех выражали… тревогу. Интересно, как выгляжу я? Идея записаться на курсы больше не казалась мне удачной. Между прочим, сколько нас здесь?

Я повернулся, чтобы сосчитать стулья. Правильные ряды, составляющие абсолютно безупречные квадраты по шестьдесят четыре стула, внушали безотчетный страх. Два квадрата с каждой стороны помоста. Сто двадцать восемь на четыре. Свободных мест, насколько я мог видеть, не осталось. Значит, всего пятьсот двенадцать слушателей.

Я привстал и огляделся. Столы ассистентов занимали стратегические позиции – в основном вдоль стен, а также чуть позади стульев с каждой из четырех сторон. За столами сидели люди с непроницаемыми лицами, все в комбинезонах без знаков различия, с номерными нашивками.

Я занервничал. Меня пробирал озноб. В зале было прохладно.

В конце ряда тихо переговаривались две незнакомые мне седые дамы-полковники с кислым выражением на лицах. Было совершенно очевидно, что им здесь не нравится и они обсуждают это. Одна из ассистенток подошла к нашему ряду и остановилась рядом с ними. Ее лицо было абсолютно бесстрастным.

– Не разговаривайте, – предупредила она.

– Это почему? – возмутилась одна из дам. Ассистентка ничего не ответила и пошла дальше по проходу. Полковник разозлилась. Она явно не привыкла, чтобы ее игнорировали. Скрестив руки на груди, она метала испепеляющие взоры. Соседка поддержала ее.

Мои часы пропищали. Ровно девять.

Его Высокопреосвященство Достопочтенный Дэниель Джеффри Форман, доктор медицины, доктор философии, решительными шагами прошел к центру зала, поднялся на помост и обвел взглядом аудиторию. На нем были темные брюки и тонкий серый свитер. Белые волосы нимбом окружали голову. Взгляд острый, пронзительный. Он повернулся вокруг, словно оценивая каждого и всех вместе, и мне почудилось, что он сумел заглянуть в каждую пару глаз в этом зале.