По мере того, как согласно плану удивительные новые проекты стали давать результаты, земляне все яснее понимали, что партассианско-земное благосостояние было лишь пародией, а все выгоды односторонними. Людям не разрешали даже покидать свою систему, за исключением выезда на несколько определенных планет для полурабской работы.
Когда они поняли это окончательно, было уже слишком поздно для сколько-нибудь успешного противодействия. А может, было поздно с самого начала? Партасса имела за собой два миллиона лет истории и правила четырьмя миллионами планет. В состав ее дипломатического корпуса входили особы хитрые и непреклонные, не обращавшие внимания на все более громкие протесты землян. Они вели себя с невозмутимой терпеливостью, которая встречается у опекунов умственно отсталых детей. Их нечестность оправдывалась законом. Губернатор за губернатором обходился с непокорными двуногими довольно мягко, стараясь хранить доброжелательность, хотя оснований для этого было немного.
Пар-Хаворлем изменил все. Заняв должность Губернатора Земли двадцать три года назад, он ввел систему взяток, превратившую его в одного из сильнейших и наиболее ненавидимых нулов в ГАС Вермилион, регионе, насчитывающем шесть тысяч звезд.
Летя сейчас со своим Маршалом высоко над равнинами Земли, он смотрел на сожженные поля и вырубленные леса, пятнающие упорядоченный пейзаж. Это были следствия партизанской войны, начавшейся как протест против его живодерства. По всей планете земляне взялись за оружие, уничтожая все, что иначе могло попасть в руки чужаков.
— Партизаны действуют не слишком эффективно, — заметил Пар-Хаворлем, посматривая вниз. — Перед приездом Подписывающего придется уничтожить наши плантации и сжечь поля вокруг города. Он должен поверить, что банды двуногих разбушевались не на шутку. Мы должны предстать перед ним притесненными и осажденными.
Маршал Терекоми с энтузиазмом согласился.
— Это объяснит численность нашей армии, — сказал он. Его огромное трехкамерное сердце было полно уважения к необычайному воображению Губернатора. Это даже пробудило его собственное воображение.
— Знаете, мы можем, пожалуй, устроить небольшое сражение для нашего гостя, — предложил он. — Я подумаю над этим.
Под ними проплывал центральный лесной округ; колонна тяжелых транспортников двигалась к ближайшему космопорту. Методы эксплуатации Пар-Хаворлема были удивительно просты. Под предлогом того, что толпа людей может взбунтоваться, он издал двадцать лет назад указ, ограничивающий количество людей, которые могли работать у земных администраторов. Благодаря этому нулы получили дешевую рабочую силу, а сэкономленные таким образом деньги шли в карман Губернатора.
— Возвращаемся, — буркнул Пар-Хаворлем. Настроение его порой резко менялось, и обычно хорошие манеры сменялись яростью. Сейчас он был недоволен тем, что размеренная жизнь внезапно нарушилась. Самолет повернул к Городу, и Терекоми некоторое время тактично молчал.
— За последние несколько лет мы расширили наш район, Хаворлем, — сказал он. — И жили с удовольствием, несмотря на то, что это плохая планета. Даже Город в два раза больше, чем предусматривает статус планеты 5Ц. Этого нам никогда не объяснить.
— Да, ты прав. На Партассе хотят, чтобы мы жили как нищие. Наш город должен быть полностью покинут и укрыт от внимательного взгляда Подписывающего, а мы построим и заселим временный Город положенных размеров на новом месте. Когда же наш любимый инспектор уедет, все пойдет по-прежнему.
Терекоми продолжал задумчиво смотреть на ненавистный пейзаж, мелькающий внизу. В глубине души он вновь восхищался Губернатором Пар-Хаворлемом и благодарил Троицу, что судьба привела его сюда, где он мог служить этому прирожденному лидеру, а не заставила сидеть в клонящемся к упадку сердце Империи.
— Когда мы вернемся, — равнодушно сказал он, — пошлем за одним из наших земных представителей — ваш переводчик Тоулер подойдет, — чтобы предложить подходящий район для нового Города.
Главный Переводчик Гэри Тоулер любил делать покупки, хотя это было не самое приятное занятие.
Туземный район Города был, как и весь Город, накрыт большим силовым куполом, а улицы его заполняла та же ядовитая смесь сероводорода и других газов, что и прочие части партассианского поселения. В квартирах и магазинах туземного района поддерживалась кислородно-водородная атмосфера, а входили туда через воздушные шлюзы, поэтому поход за покупками подразумевал надевание скафандра.
— Я хотел бы три четверти кило вон той лопатки, — сказал Тоулер, показывая на кусок мяса африззиана, лежавший на прилавке у мясника. Африззианы были быстро размножающимися млекопитающими, привезенными с другой планеты сектора, и большие их стада распространились по всей Земле.
Мясник откашлялся, молча обслуживая Тоулера. Землян, находящихся в постоянном контакте с партассианами, презирали даже те, кто, живя в том же Городе, зарабатывал на жизнь другим способом. Этих в свою очередь презирали полудобровольные рабочие группы, каждую ночь вывозимые из Города, а их — оставшееся большинство землян, предпочитающих умирать от голода, нежели иметь дело с чужаками.
Забрав завернутое мясо, Тоулер закрыл лицо щитком скафандра и вышел из магазина. Почти пустые улицы туземного района не были ни красивы, ни особо уродливы; спроектировал их архитектор-нул с Кастакоры, сектор HQ, видевший двуногих существ только на экране, и видение его материализовалось в ряде собачьих будок. Однако Тоулер шел радостно, ведь дома его должна ждать Элизабет.
Тоулер жил в небольшом четырехэтажном здании, в которое входили через воздушный шлюз. Оставив за спиной двойную дверь, он открыл лицо и торопливо пошел по коридору, жалея, что не может причесать волос, остающихся под шлемом. Открыв дверь своей трехкомнатной квартиры, он облегченно вздохнул, она была там.
С середины потолка свисал контрольный шар, и Элизабет стояла точно под ним. Это было единственное место, где нельзя было разглядеть выражение ее лица. Глаза Тоулера заблестели при виде ее, хотя он знал, что, когда открывал дверь, где-то далеко прозвучал сигнал и сейчас нул — а может, даже человек — склонялся над экраном, наблюдая, как он входит, видел, что он принес, слышал, что говорит.
— Рад видеть тебя, Элизабет, — сказал он, стараясь забыть о том, что за ним наблюдают.
— Я не должна была приходить, — заметила женщина, и такое начало не сулило особых надежд. Ей было двадцать четыре года, была она худой, даже слишком худой, с вытянутым светлым лицом и живыми голубыми глазами. Не красавица, но что-то в лице делало ее ослепительнее красавиц.
