- Ну извини, извини... Я же не в себе.
Зоя задумалась.
- Ты понимаешь, сколько всего ты можешь сделать? - спросила она.
- Чего?
- Да все, что угодно. Мало ли в чем нуждаются люди...
Виктор сцепил руки на коленях и глубоко вздохнул.
- Так, - сказал он. - Теперь послушай. Начнем с того, что, в принципе, я могу завалить весь мир хлебом. Или золотом. Чем угодно. Вообще представим, что у людей будет все. Любые вещи. Разве главное в этом? Тогда в чем оно? Ну ладно, я устрою золотой век. А не станут люди стадом поросят вокруг дармовой кормушки? А? Ну ладно, ладно, я переборщил... Или, представь, я завалю всю планету золотом. Так оно же просто обесценится. Найдется другой эквивалент. Люди же не могут без ценностей. Не те, так эти ценности, кому какие по душе. Деньги, слава и все такое... А я вот пришел и отнял все эти побрякушки. Оно ведь обидится, человечество-то, оно ребенок еще...
- Противно, - сказала Зоя. - Ух, как ты противно кривляешься. Эх ты, пальмовод несчастный. Иди! Иди - вон, видишь, старуха плетется? У нее пенсия меньше твоих карманных денег. Набей ей кошелку колбасой! А чтоб голова не болела, выпей анальгину. Вот так. Понял?
- Анальгин не помогает. Если б ты знала, какая это боль. Словно раскаленный кол всаживают в загривок. Правда, чем меньше предмет, чем легче.
- Как же ты пальму сажал, герой? Хоть соображаешь, что за кашу ты заварял?
- Да мне плевать на это! Я же все могу, все! Но мне что за это будет, мне-то самому, мне-е? Что, кроме головной боли?!
- Какая же ты скотина, оказывается, - тихо ахнула Зоя.
- Пускай скотина. Я могу делать даром, в конце концов. Но все, всегда, всю жизнь, все другим, а себе - шиш, это ты понимаешь?! Ну что - памятник поставят? Да? Памятник?!
Его лицо страшно искривилось. Глаза расширились и с нечеловеческим исступлением вперились в газон.
Ветер рухнул на парк, как гора. Виктор скорчился, повалился со скамейки.
Зоя вскрикнула. Бросилась к нему, перевернула на спину. Виктор жалобно .застонал и открыл глаза.
- Помоги, - проговорил он.
Зоя с трудом поднядаего и усадила на скамейку.
Перед ними на газоне возвышалась сияющая статуя Виктора в полный рост. На ее блеск больно было глядеть.
- Кристаллический углерод, - сказал Виктор, кривясь от боли. - То есть алмаз. Памятник из бриллианта чистейшей воды.
К газону сбегались люди.
- Тебе больно? - спросила Зоя.
- Не то слово. Ох...
Толпа захлестнула газон. Слышались возгласы: "Что это?! Живой?.? В скафандре?. Какая статуя?.." Вдруг какой-то человек в полосатой рубахе навыпуск, с болтающимся на груди "ФЭДом" задрал голову и, сложив ладони рупором, крикнул в небо: -Э-эй!
Наступила мертвая тишина.
- Э-эй, где вы-ы?..
Кто-то не вынес навряжения и хихикнул.
Зоя сидела, сжав губы.
- Дурость, - наконец сказала она, - Никак от тебя не ожидала.
- Да, глупо, - покорно согласился Виктор. - Подожди. - Он встал и, пошатываясь, пошел к толпе, - Это я! - крикнул он.
Все обернулись в изумлении, - Я сидел здесь! И вдруг - моя-статуя! Из ничего... Вспыхнул блиц. "Правда, это он... Прямо копия... Дайте же посмотреть, не вижу... Не толкайтесь... Люди расстуцались, пропуская Виктора к памятнику.
Рука его протянулась к ослепительной поверхности и уткнулась в пустоту, в яростный порыв ветра, как бревно, прокатившийся по стриженой траве.
Послышались испуганные крики. Никто не пострадал, но случившееся было слишком непостижимо.
- Скорее звоните в Комитет! - закричал кто-то.
Несколько добровольцев рысью бросились по аллее.
Виктор пошел назад, к Зое.
- Эй, куда вы?
- Звонить,- через плечо ответил он.
- 563188!
- Спасибо, я помню.
Зоя поднялась со скамейки ему навстречу. Быстрым шагом они пошли через парк в сторону аэровокзала.
- Мальчишество, идиотство... - бормотал Виктор. - Прости. Затмение какое-то нашло...
- Ты ведешь себя, как дитя, - сказала Зоя. - Тоже мне, Христос, Наполеон, и Терентьев, теплая компания. Я тебя просто не узнаю.
- Я сам себя не узнаю. Погоди, мне плохо, Они остановились.
- Знаешь, - заговорил Виктор, - все это я сгоряча. Я буду делать добро. Иначе просто нельзя, не могу. Только вот - как, с какого боку?.. А то, что я наговорил, - просто голова закружилась. Знаешь, в каждом сидит свой личный ангел-подонок. У кого большой, у кого маленький. Главное, вовремя взять его за глотку...
- Болит? - спросила Зоя, трогая его за рукав.
-Уже легче. С пальмой хуже было, Может, привык?
- А что с ногами?
- Слабость просто. Знаешь, я сяду, Виктор постелил пиджак прямо на травяной обочине дорожки и сел.
- Садись, - пригласил он Зою, Она помедлила и села рядом.
- Вот что я хочу сказать, - начал Виктор. - Пожалуйста, пойми. Я никогда не был корыстным. Вообще-то о себе такое не говорят, но ты же не дашь соврать. Я всегда помогал, чем мог, - тебе, друзьям, всем. Мне не в чем себя упрекнуть. И вот однажды мне все просто опостылело, обидно стало все раздавать, себя раздавать, и никто, понимаешь, никому нет дела до тебя. А ведь мне тоже надо что-то. Меня же звали, только если плохо. А когда мне было невмоготу, я терпел в одиночку из гордости. Но нельзя же вот так, вечно поступаться собой. Рано или поздно сломаешься. И у нас с тобой вышло именно так...
- Да.
- Когда люди вдвоем, один из них должен все время отдавать, уступать, подчиняться,.. Себя терять ради другого. И я устал от этой роли. Мне стало не под силу. И я захотел, чтобы мне тоже хоть что-то, хоть капельку дали... Ты понимаешь?
-Да.
- Не денег, не славы, не власти - тепла хочу, обыкновенного людского тепла, даже не благодарности, просто так... Я не озлобился, я просто надорвался... Что ты говоришь?
- Я говорю, тебе будет благодарен весь мир.
- Но что будут любить - мои благодеяния или меня?
- Ты и есть твои благодеяния.
- Думаешь? Нет, подарку не нужно ответное тепло. Оно нужно дарителю. Только глупо это тепло требовать, вот в чем вся штука. Получается не доброта, а купляпродажа какая-то... И выходит, что дарителю никто ничего не должен...
- Каждый должен столько, сколько может. А ты можешь все.
- Я вещи могу, - ответил Виктор. - Одни только вещи. А как же все остальное?
Они помолчали.
- Какой ты был добрый... - сказала Зоя. - Я сейчас вспоминаю, какой Ты был добрый... Я спросить хочу - ты не обидишься?
- Нет.
- По-моему, ты говоришь правду. Но, извини, чуточку это похоже на театр. Витя, ты только не обижайся, Скажи, ты правда не позируешь передо мной?
- Позировать? - Он посмотрел ей в глаза. - Зачем?
И в его взгляде Зоя увидела одиночество, равное смерти. Простота и безнадежность космоса, горькая, непосильная для человека.
- Прости.
- Ничего. Ты спросила, я ответил.
- Нет, я о другом. Я никогда ведь не думала, что у тебя творится в душе, Ну добрый, он добрый и есть.
