«Опекун обязан устранить преграду…»
Она сосредоточилась и без труда заглянула в душу проректора. Там оказалось крайне тоскливо и еще холодней, чем на улице. Мысли Меликова шли бессвязно, толчками, натыкаясь одна на другую:
«…Боль вроде непостоянная, приходящая, но если лопнет сосуд, эта язва меня доконает. На операцию не согласился. Каждый раз есть две опасности: потерять много крови, а в случае операции… Да что об этом думать… Мы предполагаем, а случай решает…»
«Цветы… Не забыть купить цветы. И конфеты. И спрятать дома вермут. Если Лялька приведет своих „динозавров“, они опустошат холодильник, везде нагадят своими сигаретами — кучки пепла находишь потом даже в платяном шкафу».
«Опять звонили из журнала. А я все тяну и тяну со статьей. Погружаюсь в сотни нелепых и никому не нужных бумаг, дремлю на совещаниях и заседаниях. Проклятое „некогда“! Некогда просто сесть за письменный стол, разложить записи и выписки, подумать… Это так сладко — думать. Если только я не разучился. За четыре года ни одной статьи. Конечно, можно было бы завести „негров“. Как Алешин, например. На него вся кафедра пашет, а он их за это презирает и держит в черном теле. Овчаренко еще в прошлом году мог защититься — нет, придержал. Тихонько, незаметно. И главное, гад, моими руками. Сам же, наверное, все вывернул наизнанку: мол, Меликов палки в колеса вставляет. Не хочется ему терять такого адъютанта, это понятно. Кому хочется что-либо терять…»
И тут Дар буквально оглушила волна липкого страха:
«Не удержаться, нет! Он молодой, напористый, его знают в президиуме академии. Он умеет блеснуть, показать свою незаменимость в любом деле. А что умею я? Копаться в рутине административных дел, нести все на своем горбу… Кому это нужно? Во всяком случае, Алешин, заняв мое место, не станет утруждать себя заботами. При желании всегда найдется какой-нибудь Овчаренко, который станет преданной тенью, роботом-исполнителем…»
«Опять боль! Мне нельзя волноваться — лопнет язва. А не лопнет, так придет Алешин… Придет и растопчет! Я представляюсь, ему анахронизмом, знахарем в сверкающем храме науки. И что с того, что алешины превратили этот храм в рынок? Да, они имеют „товар“. Но они не живут мыслями, а продают их. И философия из диалогов мудрых превращается в соперничество знающих, из обмена возвышенным в возвышенный обман… Кроме того, Меликов, ты уже стар, хоть и не сед. А Алешин не придет… Он уже пришел в храм, ты его сам привел, за руку, было дело. И он не растопчет. Он уже растоптал и пошел дальше, не заметив то, что было тобой, Меликов…»
Дар вдруг услышала панический звон трамвая, лихо вылетевшего на поворот, и мгновенно очнулась.
Проректор шел трамваю наперерез, точнее, стоял уже на рельсах, ничего не замечая и не слыша голоса гибели. Сейчас огромная красная машина ударит его в бок, сомнет и бросит под колеса…
Дар кинулась вперед, рванула Меликова за отворот пальто. Он отлетел в сторону, грузно упал на спину, в снег, но тут же повернул к обидчику широкое дряблое лицо. Только теперь Меликов услышал душераздирающий звон трамвая, увидел вагоновожатую, закрывшую лицо руками, и понял, где он уже почти был и откуда чудом вернулся.
— Простите, ради бога, простите… — бормотал он, нашаривая в снегу то ли очки, то ли отлетевшую при падении шапку.
Дар потянулась к Меликову, чтобы помочь ему подняться. Он схватил ее руку, стал тыкаться в нее холодными мокрыми губами.
— Я так обязан, так обязан, — приговаривал он. — Вы спасли… Скажите свое имя! Как вас отблагодарить?..
Дар вырвала руку, затерялась в толпе любопытных, тотчас же собравшихся на месте происшествия.
Ужас былых намерений гнал Дар домой. Неоднозначность этого примитивно-сложного мира поразила ее. Как они живут? Где у них критерии правды, в чем они? Как отличают черное от белого и кто в конце концов прав в данном случае: ее возлюбленный или этот тучный и, наверное, несчастный человек, который только что чуть не погиб? И можно ли в этом мире кому-нибудь безоговорочно доверяться, как это принято у них? Как опекать людей, чьи правды так не похожи?!
Впервые Дар захотелось все бросить и улететь.
Муж — чудо из чудес! — повязавшись фартуком, чистил картошку.
— Где ты так долго была? Я уже начал волноваться, — упрекнул он.
Алешин помог Дар раздеться и, не заметив ее подавленности, повел на кухню.
— Я сегодня делаю прием в честь моей звездной девочки! — заявил он, показывая уже приготовленный их любимый салат из вареных яиц и лосося. — А вот свежайшие золотистые сухарики. Еще горячие. И великолепные отбивные.
— Что с тобой? — удивилась Дар. — Что-нибудь случилось?
— Случилось! Что-то случилось — чувствуем мы… — пропел Алешин, привлекая ее к себе. — Сегодня первый день весны — раз. Я тебя очень-очень люблю — два. Кроме того, я сегодня славно поработал. Дописал седьмую главу, начал новую. Хочу поразмышлять о стабильности гипотетических цивилизаций, их жизнеспособности и долговечности. Понимаешь, от этих факторов зависит уровень развития цивилизации.
— Понимаю, — улыбнулась Дар. — Дай-ка я сниму шубу и надену теплые носки. Ноги прямо окоченели.
Алешин бросил нож, стал помогать жене снимать сапожки.
— Учти, — сказала вдруг она. — Развитие цивилизаций даже при благоприятных условиях не всегда идет по экспоненте. Стремление к познанию тоже зависит от многих факторов. Например, от природной интенсивности разума или от того, входит ли познание в исторически выработанную систему социальных стереотипов ценностей…
— Откуда такая мудрость? — удивился Алешин и тут же вспомнил: — Ага, все ясно. Как говорится, сама видела. Дай я тебя за это расцелую.
Он усадил Дар в кресло, укутал ей ноги пуховым платком. Затем быстро сервировал журнальный столик, включил телевизор.
— За тебя! — Алешин с удовольствием выпил, закусил долькой лимона. — Ты в самом деле Дар! Понимаешь, с твоим появлением мне стало работаться. Столько новых мыслей… Ведь в сущности проблема Контакта сводится к двум кардинальным вопросам: есть ли иной разум вообще, и если есть, то почему он не входит с нами в контакт.
— Ага, — передразнивая мужа, сказала Дар. — Попробуй с вами войди… Вы же догматики. Вот ты придумал какие-то модели и закольцевал, замкнул на них свое воображение. Сигналы подавай тебе только в радиодиапазоне, пришельцев — в ракетах. Все это так примитивно…
— Конечно, — засмеялся Алешин. — Лучше нагишом — и прямо на лоджию. Контакт гарантирован.
— Гена, — Дар устало откинулась в кресле. — Почему ты не можешь быть серьезным? Или не хочешь? Почему ты каждодневно испытываешь мое, и без того достаточно безумное, чувство к тебе? Откуда в тебе этот постоянный скептицизм? Эти сарказм и неприязнь к людям? К тому же Меликову, например?
