— Сколько машин и самолетов ему покупали, а он поиграет новинкой минут пять и норовит разобрать! — жалуется Петина бабушка.
— И это ему удавалось?
— Да что вы, скажете такое! — машет она руками. — Кто ж ему позволит? Вот он всякий хлам на улице собирал и сочинял из него свои корабли и ракеты.
— А книги?
— Книги любил читать. Целыми днями только и делал бы, что читал. Особенно о путешествиях, о капитанах,— вступает в разговор Петина мама.— Придумал для себя кодекс чести: это можно, а то нельзя. Все к соседям бегал, советовался, а нас и в расчет не принимал, не уважал родность.
— Первая заповедь у него — говорить правду,— вставляет бабушка.— Затвердил одно и то же, будто попка или робот соседский.
— Поделил весь белый свет на хороших и плохих людей,— вздыхает мать.— Чуть что, вы — плохие...
— А я вам сейчас ватрушечек принесу,— певуче произносит бабушка.
— Спасибо. Я пойду,— говорит Павел Ефимович. Ему кажется, что он уже успел кое-что узнать о семье, в которой рос десятилетний Петя Шевелев.
Выйдя на лестничную площадку и глянув на часы, Трофимов все же решает позвонить в квартиру Бурундука. Звучит негромкая мелодия звонка. Шагов за дверью не слышно: их скрадывает ковровая дорожка. Дверь распахивается внезапно. На пороге стоит робот. В том, что это именно робот, у следователя нет сомнений, хотя ему придана вполне человекоподобная внешность. Но Павла Ефимовича не может обмануть ни улыбающееся пластмассовое лицо, на котором брови кажутся приклеенными, а глаза ослепительно сверкают, сообщая улыбке куколь-ность, ни изысканный линоврасовый костюм, ни приятный баритон, произнесший:
— Заходите, если желаете. Арсений Семенович и Анна Сергеевна придут после шести. Если желаете, можете оставить для них послание. Я передам, если позволите.
— Я подожду, если позволите,— непроизвольно передразнивает робота Павел Ефимович.— А пока, если позволите, побеседую с вами.
— Позволю. Проходите, пожалуйста, в комнату,— радушно приглашает робот, и от его сверкающих глаз по стене пробегают отблески.
Павел Ефимович по дороге оглядывает коридор, отмечает, что ниши в стенах задернуты занавесками,— возможно, там, наряду с бумагами, расчетами, чертежами, хранятся приборы и детали.
Он удобно устраивается в придвинутом роботом кресле и предлагает:
— Давайте для начала знакомиться. Меня зовут Павлом Ефимовичем, работаю следователем городской прокуратуры.
— Меня называйте Варидом Арсеньевичем, можно просто Варидом,— откликается робот.
«Хорошо еще, что пока можно без отчества,— думает Павел Ефимович.— Однако эта машина, кажется, не лишена самоуважения».
Он спрашивает:
— Вы знаете соседского мальчика Петю Шевелева?
— Знаю,— отвечает робот, и улыбка мгновенно сползает с его пластмассового лица.
— Вам известно и то, что он исчез из дома?
— Известно,— подтверждает робот.
— А что вы могли бы рассказать мне о мальчике?
— О Пете Шевелеве,— уточняет робот.
— Совершенно верно. Вы с ним встречались многократно?
— Многократно,— откликается робот.
— Он вам понравился?
— Петя Шевелев мне понравился,— соглашается робот.— Очень понравился!
— Он был воспитанный мальчик?
— Он был воспитанный мальчик,— подтверждает робот.
«Это становится похоже на беседу с говорящей куклой»,— думает следователь, не зная, как вырвать разговор из круга повторов и перевести его в другое русло. Ему ничего неведомо о возможностях робота Варида, о его интегральности, о степени искусственного интеллекта, даже о том, к какому поколению роботов он принадлежит. И когда Трофимов уже отчаялся, что сможет получить какие-либо полезные сведения о мальчике, робот, словно пожалев его, подсказывает:
— Насколько мне дано понимать, вас интересует мое личное мнение о Петре Шевелеве.
«Еще и личное»,— мысленно улыбается следователь и подтверждает, что его интересует «личное мнение Варида Арсеньевича о Петре Шевелеве». Не заметив или н,е желая показать, что заметил иронию Павла Ефимовича, робот говорит:
— Петр Шевелев — думающий мальчик. Увлекающийся. Тонко чувствующий мальчик.
«Ты повторяешь чьи-то подслушанные слова,— мысленно комментирует следователь.— Откуда тебе знать, что такое «тонко чувствующий»?
— Он не заслужил высшие оценки по всем предметам именно потому, что если увлекается чем-нибудь, то увлекается всерьез. Такими предметами для этого совсем еще молодого человека, опередившего в развитии свои годы, явлются природоведение и химия.
— А в чем выражается его тонкочувствование? — не удержался от вопроса следователь.
— Сколотил кормушки для птиц. Устроил приют для бездомных кошек...
— Короче, любит животных?
— Не только. Он, например, ни разу не выказал мне своего человеческого превосходства.
— По-моему, это дело воспитания, а не чувствования. Воспитанный человек умеет не показывать превосходства.
— Вот вы, например, за время нашего короткого разговора уже трижды это показали.
— Извините,— невольно вырывается у следователя. Он не успевает пожалеть об этом, как робот продолжает:
— К сожалению, вы не одиноки. Люди еще не привыкли к собственным созданиям. Это не удивительно. Им бывает трудно понять собственных единокровных детей...
«Яйца курицу учат. Да что яйца! Эта машина еще дальше от нас, чем яйца от курицы. Вот куда могут завести успехи науки и техники».
— ...Это я к тому, что Петра Шевелева плохо понимали его родители.
— И он искал понимания у вас?
— У Арсения Семеновича и у меня. Так будет вернее,— уточняет робот.
— Знаете, где он сейчас?
— Исчерпывающе на ваш вопрос ответить не могу.
— Почему?
— Если бы знал, то мог бы сообщить только в том случае, если бы Петр Шевелев мне разрешил.
— Я не спрашиваю, где он находится, я спрашиваю, знаете ли вы об этом,— хитрит следователь. «Все-таки ты только машина и должен отвечать мне правду»,— думает Павел Ефимович в уверенности, что робот попадется в логический капкан.
— На этот вопрос отвечать не буду.
— А если прикажет Арсений Семенович?
— Он не прикажет.
Это сказано поистине с железной уверенностью.
— Почему ты... вы так уверены?
Нет, он никак не мог заставить себя говорить этой машине «ты».
— Арсений Семенович вам объяснит. Он уже вошел в дом.
Трофимов прислушивается, но не улавливает никаких звуков, свидетельствующих о приближении Бурундука. Не выдерживает напряженного молчания и спрашивает:
— Откуда тебе известно, что он вошел в дом?
