— Правда? — удивленно сказал я. — Мне бы не понравилась мысль, что ты меня превосходишь.
— Понравится ли вам информация, что ваш Бог имеет несовершенства?
— Он не может быть несовершенным по определению.
— По моему определению, вы не можете быть несовершенны, — сказал Моуз.
«Неудивительно, что ты успокоился, — подумал я. — Интересно, когда-нибудь раньше роботов посещали богохульные мысли?»
— Потому что если это не так, — продолжал он, — тогда я не обязан подчиняться каждому приказу, данному мне человеком.
Это привело меня к мысли: «Стану ли я продолжать славить Господа, который не может запомнить моего имени и постоянно накачивается наркотой?».
Затем в голове завертелось нечто вроде беспокойной Моузовой мысли: «А как же Бог, который во гневе затопил Землю на сорок дней и ночей? А как же его несколько садистские забавы с Иовом?..»
Я решительно тряхнул головой и постановил, что мои мысли столь же неутешительны, что и у Моуза.
— Думаю, пора сменить тему, — сказал я роботу. — Если бы ты был человеком, я бы назвал тебя родственной душой и угостил пивком. — Я улыбнулся. — А могу ли я предложить тебе баночку моторного масла?
Он глазел на меня добрых десять секунд.
— Это шутка, не так ли, сэр?
— Чертовски верно, — сказал я. — И ты первый на свете робот, который вообще знает о существовании шуток, не говоря уж о том, чтобы распознать их в разговоре. Кажется, мы станем добрыми друзьями, Моуз.
— Это разрешено? — спросил он.
Я огляделся:
— А ты видишь тут кого-то, кроме меня?
— Нет, сэр.
— Тогда, если я говорю, что мы будем друзьями, то это разрешено.
— Это будет интересно, сэр, — наконец откликнулся он.
— Друзья не называют друг друга на вы и сэрами, — сказал я. — Меня зовут Гэри.
Он уставился на мой бейджик и выдал:
— Ваше имя Гэрет.
— Мне больше нравится Гэри, а ты мой друг.
— Тогда я буду звать вас Гэри, сэр.
— Попробуй сказать то же самое еще раз.
— Тогда я буду звать тебя Гэри.
— Дай пять, — я протянул ему руку, — но слишком сильно не жми.
Он уставился на мою ладонь:
— Дать пять чего, Гэри?
— Забудь, — вздохнул я и сказал больше для себя, чем для него: — Рим не сразу строился.
— Рим — это робот, Гэри?
— Нет, это город на другой стороне мира.
— Не думаю, что какой-либо город может быть построен сразу, Гэри.
— Конечно, нет, — кисло произнес я. — Это просто такое выражение. Оно означает, что некоторые вещи занимают больше времени, чем другие.
— Понятно, Гэри.
— Моуз, тебе не нужно повторять мое имя в конце каждого предложения, — сказал я.
— Я думал, тебе это нравится больше, чем сэр, Гэри, — пару секунд помолчал и выдал: — Я имею в виду, чем сэр, сэр.
— Так и есть, — согласился я. — Но когда здесь разговариваем только ты и я, тебе не надо говорить «Гэри» каждый раз. Я и так знаю, к кому ты обращаешься.
— Понятно, — сказал он. На этот раз никакого «Гэри».
— Ладно, — вздохнул я, — раз уж мы друзья, о чем поговорим?
— Ты употребил термин, который я не понял, — начал Моуз. — Возможно, ты объяснишь его, поскольку это косвенно касается и меня или касалось бы, будь я человеком.
Я нахмурился:
— Понятия не имею, о чем ты.
— Термин «родственная душа».
— А, это… — протянул я.
Он терпеливо подождал минутку, потом спросил:
— Что такое родственная душа, Гэри?
— Кэти была родственной душой, — ответил я. — Настоящей… Совершенной…
— Ты сказал, что Кэти была неисправна, — напомнил Моуз.
— Верно.
— И неисправность делает ее родственной душой?
Я покачал головой:
— Моя любовь к ней и абсолютное доверие делали ее родственной душой.
— Значит, если бы я был человеком, а не роботом, ты бы ко мне тоже испытывал любовь и доверие, Гэри? — спросил он.
Я не смог подавить улыбку:
— Я тебе доверяю. И симпатизирую. Поэтому ты мой друг. — Я замолчал на мгновение, поскольку образ Кэти яркой вспышкой промелькнул в мозгу. — И я никогда не сделаю для тебя того, что я сделал для нее.
— Ты никогда не полюбишь меня? — спросил Моуз, который даже не имел представления, что я с ней сделал. — Это слово имеется в моей базе данных, но я его не понимаю.
— Хорошо, — сказал я ему. — Значит, ты не будешь ужасно страдать. Терять друга — это не то что терять родственную душу. С тобой мы не станем настолько близкими.
— Я думал, ты ее убил, а не переместил, Гэри.
— Убил, — сказал я. — Я убил ее.
Я смотрел в пространство. Последние шесть месяцев словно исчезли, и я снова вспомнил, как сидел рядом с Кэти в больнице, держа ее безжизненную руку в своей.
— Сказали, что для нее надежды больше нет, она никогда не проснется, а если и проснется, то навсегда останется овощем. Сказали, что она будет всю жизнь неподвижно лежать, подключенная к трубкам. Возможно, они были правы, и никто никогда не смог бы исцелить ее. Но я даже не стал ждать. Я убил ее.
— Если она была нефункциональна, тогда ты применил верную процедуру, — заключил Моуз. Он не пытался утешить меня, это было за пределами его понимания. Он лишь утверждал понятный ему факт.
— Я любил ее и должен был защищать, а вместо этого не сумел избежать аварии, а потом отключил рубильник… — попытался объяснить я. — Ты все еще хочешь знать, почему я пью?
— Потому что ты испытываешь жажду, Гэри.
— Потому что я убил мою родственную душу, — горько произнес я. — Возможно, она никогда бы не проснулась или не узнавала бы меня, но она бы была, дышала, у нее по-прежнему оставался бы один шанс из миллиона, а я… положил этому конец. Я обещал оставаться с нею в здравии и болезни и нарушил свое обещание. — Я начал нервно шагать вокруг его рабочей станции. — Извини, Моуз. Я не хочу обременять тебя своими проблемами:
— Это не бремя, — откликнулся он.
Я некоторое время изучающе смотрел на него. «Да ладно, почему это должно тебя заботить!»
— Хочешь, поговорим о бейсболе, — наконец выдавил я.
— Я ничего не знаю о бейсболе, Гэри.
— Да просто сменил тему, — печально улыбнулся я.
— Я могу подключиться к главному компьютеру и буду готов разговаривать о бейсболе менее чем через девятнадцать секунд, Гэри, — предложил Моуз.
— Нет необходимости. У нас должна быть общая тема, которую мы могли бы обсуждать.
— У нас есть убийство, — выдал Моуз.
— Правда?
— Я убиваю в среднем одного робота каждые двадцать дней, а ты убил Кэти. Вот что у нас общее.
