— М-мда, — произнес Джат Халден. — Вряд ли они теперь будут особенно торопиться с повторным рейдом сюда. Это уж, можно сказать, по крайней мере, со всей определенностью.
Глиннес, как завороженный, слушал все это, не в силах стряхнуть охватившее его оцепенение.
— Это слишком ужасное наказание — даже для старментеров.
— Как раз таким оно и должно быть, — ответил ему Джат. — Ты догадываешься о причине?
Глиннес, сглотнув слюну, наморщил лоб в нерешительности — он никак не мог отдать предпочтение какой-либо из одной гипотез, зародившихся у него в голове.
— Вот тебе теперь захотелось стать старментером, зная о возможности подобного конца? — спросил у него Джат.
— Ни за что! — с искренним пылом вскричал Глиннес.
Джат повернулся к погрузившемуся в тягостное раздумье Глэю.
— А тебе?
— У меня никогда не было намерений первым делом приняться за грабеж и убийство.
— Одного из двух, по крайней мере, удалось убедить не становиться на стезю преступлений, — не очень-то весело рассмеявшись, произнес Джат.
— Мне не хотелось бы слушать музыку, которая причиняет душевные муки, — признался Глиннес.
— А почему бы и нет? — неожиданно громко спросил Шира. — На хуссейде, когда рушится репутация шейлы, музыка до того сладкая, что аж за душу берет. Музыка добавляет смака происходящему, как соль пище.
— Акади утверждает, — решил вставить и свое слово Глэй, — что любому из людей необходимо время от времени переживать душевное очищение, даже если толчком к нему будет нечто кошмарное.
— Может быть, так оно и есть, — сказал Джат, — только мне лично не нужно больше никаких кошмаров. Один такой кошмар навсегда застыл у меня перед глазами. — Джат имел в виду, сыновья прекрасно это понимали, исчезновение Шэйры. С той поры он стал буквально одержим ночной охотой на мерлингов.
— Ну что ж, двойняшки, коль вы против того, чтобы стать старментерами, то кем бы все-таки вам хотелось бы стать? — спросил Шира. — При условии, что вам надоест жизнь в родном доме.
— Мне больше всего по душе хуссейд, — сказал Глиннес. — Я одинаково равнодушен и к рыбалке, и к добыванию коча. — Ему вспомнился красавец-крейсер в светло-коричневых, ярко-алых и черных разводах, который одержал верх над старментерами. — Или, пожалуй, возьму и вступлю в Гвардию, чтобы наполнить свою жизнь приключениями.
— Мне ничего не известно о Гвардии, — задумчиво произнес Джат, — а вот в отношении хуссейда я могу тебе дать пару-другую полезных советов. Пробегай ежедневно пять миль для развития выносливости. Попрактикуйся перепрыгивать через канавы до такой степени, пока не научишься уверенно приземляться даже с закрытыми глазами. И держись подальше от девчонок, не то во всей префектуре может не оказаться ни одной девственницы, которая могла бы стать твоей шейлой.
— Что же, я не очень-то против такого режима, — сказал Глиннес.
Джат скосил взгляд из-под черных бровей в сторону Глэя.
— Ну а ты? Ты останешься дома?
Глэй только пожал плечами в ответ.
— Если бы я мог, я бы отправился в путешествие, чтобы познакомиться с другими планетами Скопления.
Джат взметнул косматые брови.
— Ну и как бы ты путешествовал, не имея денег?
— Акади утверждает, что такое возможно. Он посетил двадцать две планеты, зарабатывая на каждой средства, необходимые для перелета на следующую.
— Гм. В этом что-то есть. Только никогда не бери Акади в качестве примера для подражания. Он ничего не извлек путевого из своих путешествий, кроме никому не нужной учености.
Глэй на мгновенье задумался.
— Если это так, — произнес он, — а так оно и должно быть, коль ты так в этом убежден, значит Акади завоевал к себе уважение и расширил умственный кругозор здесь, на Труллионе, что еще больше говорит в его пользу.
Джат, для которого честное поражение никогда не было обидным, похлопал Глэя по спине.
— В тебе он нашел преданного друга.
— Я очень благодарен Акади, — признался Глэй. — Он многое объяснил мне.
— Постарайся лучше ни в чем не отставать от Глиннеса, — не без лукавства в голосе подпустил ему шпильку Шира, у которого на уме всегда было только то, что у девчонок под юбкой. — И тебе больше уже никогда не понадобятся объяснения Акади.
— Я говорю совершенно о другом.
— О чем же это тогда ты говоришь?
— Мне не хотелось бы вдаваться в подробности. Вы только станете посмеиваться надо мной, а мне это уже и без того надоело.
— Никаких насмешек! — торжественно провозгласил Шира. — Мы выслушаем тебя серьезно и благожелательно. Выкладывай!
— Ладно. Мне, в общем-то все равно, станете ли вы надо мной насмехаться или нет. Так вот, я уже давно испытываю нехватку чего-то, какую-то пустоту. Мне хочется приложить свои силы к чему-нибудь по-настоящему стоящему. Я хочу столкнуться лицом к лицу с чем-нибудь таким, чему я мог бы противопоставить свою волю и что мог бы одолеть.
— Дерзкие слова, — с сомнением произнес Шира. — Вот только...
— Только почему меня так страшно одолевают именно такие мысли? Потому что жизнь-то у меня всего лишь одна, прожить ее дано только лишь один раз. Мне хочется оставить свой след, где угодно, каким угодно образом. Когда я об этом задумываюсь, я буквально схожу с ума! Моим врагом является Вселенная — это она отказывает мне в возможности совершить те замечательные деяния, благодаря которым люди еще очень долго вспоминали бы меня! Почему это имя «Глэй Халден» не должно звучать столь же звонко и четко как «Паро» или «Слабар Велч»[9]. И я этого добьюсь — я не соглашусь ни на что меньшее!
— В общем, ты возмечтал заделаться или великим хуссейдером, или великим старментером, — опечаленно произнес Джат.
— Я нагородил чепухи, — промямлил Глэй. — По правде говоря, мне не хочется славы: ни дурной, ни настоящей. Меня не волнует, как я буду выглядеть в чьих-то глазах. Мне просто хочется сделать что-нибудь стоящее, такое, что потребует полного напряжения всех моих сил.
На веранде воцарилось молчание. Тишину нарушали только стрекот ночных насекомых в камышах, да негромкий плеск воды о причал — скорее всего, какой-нибудь мерлинг поднялся на поверхность, чтобы послушать заинтересовавшие его звуки.
— Повышенное честолюбие — не такой уж большой недостаток, — строгим голосом произнес Джат. — И все же, хотелось бы знать, что было бы, если бы каждый с такой же горячностью стремился бы к громкой славе? Сохранились бы мир и спокойствие, если бы всех вдруг обуяло подобное честолюбие?
— Трудный вопрос, — сказал Глиннес. — Я как-то даже никогда раньше и не задумывался над этим. Глэй, ты меня поражаешь! Ты, наверное, единственный в своем роде!
