Глава 4
Букет
Aыйдя из балагана, я взглянул на небо. Горизонт на западе уже поднялся почти до половины небесного купола: скоро мой черед. Агия пропала, как пропали все мои надежды отыскать ее, пока я метался из одного конца ярмарки в другой. Однако меня несколько утешало пророчество зеленого человека, которое я истолковал как обещание на встречу с ней раньше, чем она или я умрем. Мелькнула и мысль, что раз она пришла посмотреть, как Барноха выволакивают на свет, то придет посмотреть и на казнь Морвенны и конокрада. Эти мысли волновали меня по дороге в гостиницу. Но не успел я дойти до комнаты, которую занимали мы с Ионой, как их вытеснили воспоминания о Текле и о том, как я достиг звания подмастерья. И те и другие были вызваны простой необходимостью сменить новую одежду на черное платье, которое носят члены нашей гильдии. Так сильна во мне сила ассоциаций, что они возникли еще до того, как я увидел плащ и меч: плащ висел на вешалке в комнате, а "Терминус Эст" был спрятан под матрацем. Еще когда я прислуживал Текле, меня удивляло, как легко я предугадываю, о чем она поведет разговор. Это зависело просто-напросто от того, с чем я приходил к ней в камеру. Если, например, это была какая-нибудь любимая ее еда, украденная с кухни, я уже ждал, что последует описание пиршества в Обители Абсолюта. Вид пищи точно определял тему ее рассказа. Мясо - обед после охоты, писк и крики пойманной живьем дичи в подвалах, ищейки, охотничьи соколы и леопарды. Сладости - угощение, которое устраивала одна из великих шателен для нескольких избранных друзей, изысканно интимный ужин, полный очаровательных сплетен. Фрукты вечер под открытым небом, сумерки в огромном парке Обители Абсолюта, освещенном тысячами светильников, жонглеры, лицедеи, танцовщицы, огни фейерверка. Часто она ела стоя - не реже, чем сидя, - и расхаживала из одного угла камеры в другой, что составляло ровно три ее шага, держа тарелку в левой руке и жестикулируя правой. - Представь себе, Северьян: они все взлетают и трещат в небе, рассыпаются зелеными и пунцовыми искрами, а бураки бухают, как гром! Бедняжка, она не могла поднять руку выше головы, чтобы показать, как взлетают ракеты, потому что голова ее почти доставала до потолка. - Но я вижу, тебе со мной скучно. Еще минуту назад, когда ты принес эти персики, у тебя был такой счастливый вид, а сейчас ты даже не улыбаешься. Мне просто становится лучше, когда я вспоминаю все это. Как будет прекрасно снова побывать на таком празднике! Мне не было скучно. Мне просто было больно видеть ее, молодую женщину, наделенную поразительной красотой, в этой темнице... Иона доставал "Терминус Эст", когда я вошел в комнату. Я налил себе стакан вина. - Ну, как ты? - спросил он. - А ты? Ведь для тебя это в первый раз. Он пожал плечами. - Я всего лишь подручный. Тебе уже приходилось делать это раньше? Я спрашиваю потому, что ты так молод. - Да, приходилось. Правда, с женщиной ни разу. - Как ты думаешь, она невиновна? Я снял рубашку. Вынув руки из рукавов, я обтер полой лицо и покачал головой. - Уверен, что невиновна. Я говорил с ней прошлой ночью - они приковали ее у самой воды, где больше всего комаров. Я же тебе рассказывал. Иона потянулся за вином, его железная рука звякнула о стакан. - Ты говорил, что она красива и что у нее черные волосы, как у... - Как у Теклы. Но у Морвенны прямые, а у Теклы вились. - Как у Теклы, которую ты, кажется, любил, как я полюбил твою подругу Иоленту. Надо признаться, у тебя было гораздо больше времени, чтобы влюбиться, чем у меня. Ты говоришь, Морвенна сказала, что ее муж и ребенок умерли от неизвестной болезни - может быть, от дурной воды. Муж был намного старше ее. Я сказал: - Думаю, примерно твоего возраста. - И там была женщина, старше ее, которая хотела его заполучить, и теперь она терзает пленницу. - Только словами. В гильдии лишь ученикам позволено носить рубахи. Я натянул штаны и опустил плащ (цвета сажи - чернее, чем сама темнота) на обнаженные плечи. - Обычно в подобных случаях преступников побивают камнями, прежде чем передать властям. И когда они попадают к нам в руки, они уже изувечены: зубы выбиты, иногда даже кости переломаны. Женщин обычно насилуют. - Ты говоришь, она красива. Может, люди считают ее невиновной. Может, ее пожалеют. Я поднял "Терминус Эст", вынул из ножен и отбросил тонкий футляр в сторону. - И у невиновных есть враги. Они боятся ее. Мы вместе вышли из комнаты. Когда я входил в гостиницу, мне пришлось проталкиваться сквозь толпу выпивох. Теперь они расступались, освобождая нам дорогу. На мне была маска, а на плече я нес обнаженный "Терминус Эст". Лишь только мы показались на улице, ярмарочный шум стал затихать, пока не стихло все, кроме приглушенного шепота, словно мы пробирались через лес. Казнь должна была состояться в самом центре ярмарки, где уже собралась толпа. Причетник в красном стоял у помоста, сжимая в руке требник. Это был старик, как большинство людей его звания. Подле него ждали оба преступника, окруженные теми же вооруженными людьми, что вели Барноха. На алькальде была желтая мантия для торжественных случаев и золотая цепь. По древнему обычаю, палач не должен касаться ступеней (хоть я и видел, как Мастер Гурло с трудом, опираясь на меч, взбирается на помост во дворе перед Колокольной Башней). Вряд ли здесь кто-нибудь, кроме меня, знал об этой традиции, но я не стал ее нарушать. Толпа издала рев, подобный звериному, когда я прыжком взлетел на помост, а за моей спиной, как крылья, взметнулись полы плаща. - Создатель, - вещал причетник, - мы знаем: те, кто сейчас умрет, не более греховны в глазах твоих, чем все мы. Их руки обагрены кровью. Наши тоже. Я внимательно осмотрел плаху. Обычно все подобные приспособления, не принадлежащие самой гильдии, бывают из рук вон плохи. "Широкая, как табурет, твердая, как лоб дурака, и вогнутая, как тарелка". Моя вполне отвечала двум первым определениям из нашей старинной присказки, но, по милости Святой Катарины, была хотя бы слегка выпуклой. Хотя глупая твердая древесина наверняка должна была затупить мужскую сторону клинка, мне повезло в том, что предстояло иметь дело с двумя клиентами разного пола, и я мог, использовать оба лезвия. - ..воля твоя очистит в сей час дух их, дабы удостоиться им благодати. Мы узрим их там, хоть ныне здесь терзаем их плоть... Я стоял, широко расставив ноги, опершись на меч, как будто распоряжаюсь всей церемонией, хотя на самом деле не знал даже, который из преступников вытащил короткую ленточку. - Ты, о герой, что сокрушит черного червя, пожирающего солнце, ты, для кого небеса расступаются, подобно завесе, ты, обретающийся в морской пучине, где плещутся великие Эребус, Абайя и Сцилла, ты, живущий и в самом крохотном семечке дальнего леса, во тьме, где не зрит человеческое око... Женщина - Морвенна - поднималась по ступеням. Перед ней шел алькальд, а сзади человек с железной пикой, которой он подгонял ее. В толпе кто-то выкрикнул непристойную фразу. - Возымей жалость к тем, кто не ведал жалости. Возымей жалость к нам, которые не изведают жалости ныне. Причетник закончил, и вступил алькальд: - Самое омерзительное и противоестественное... Голос его срывался на крик. То было совсем не похоже ни на его обыденную речь, ни на риторический тон, которым он вещал у дома Барноха. Некоторое время я рассеянно слушал (выискивая в толпе Агию), и только потом до меня дошло, чего он боится. Ему ведь придется стоять совсем рядом с осужденными. Я улыбнулся под маской. - ., уважения к твоему полу. Но тебе выжгут клеймо на правой и левой щеке, отрубят ноги и отделят голову от тела. (Я надеялся, что у них хватит ума не забыть о требующейся мне жаровне с углями.) - Силой высочайшей справедливости, облекающей мою недостойную руку по милости Автарха, чьи мысли звучат в сердцах подданных подобно музыке, я объявляю.., я объявляю... Дальше он забыл. Я шепнул: - Я объявляю, что твой час пришел. - Я объявляю, что твой час пришел, Морвенна. - Если ты желаешь вознести мольбы Миротворцу, выскажи их в сердце своем. - Если ты желаешь вознести мольбы Миротворцу, выскажи их. - Если ты желаешь говорить с детьми человеческими, говори, ибо это будут твои последние слова. Алькальд овладел собой и произнес всю фразу целиком: - Если ты желаешь говорить с детьми человеческими, говори, ибо это будут твои последние слова. Негромко, но отчетливо Морвенна произнесла: - Я знаю, что большинство из вас считает меня виновной. Я невиновна. Я не совершала и никогда не совершила бы тех ужасных дел, в которых меня обвиняют. Толпа придвинулась ближе. - Здесь немало свидетелей тому, что я любила Стахиса. И любила ребенка, которого он подарил мне. Мой взгляд привлекло цветное пятно - темно-пурпурное, казавшееся почти черным при свете яркого весеннего солнца. Это был огромный траурный букет роз, какой обычно несут наемные участники похоронной процессии. Женщина, державшая его, была Эвсебией, той самой, что мучила Морвенну у реки. Я видел, как она исступленно вдыхала аромат роз. Унизанные острыми шипами стебли помогли ей проложить дорогу в толпе, и она оказалась у самого основания помоста. - Это тебе, Морвенна. Умри, прежде чем они увянут. Я постучал по доскам кончиком меча, призывая народ к тишине. Морвенна продолжала: - Добрый человек, который читал для меня молитвы и который говорил со мной, прежде чем меня привели сюда, умолял меня простить тебя, Эвсебия, если я раньше тебя обрету блаженство. До сих пор не в моей власти было исполнять просьбы, но на его мольбу я откликнусь. Я уже простила тебя. Эвсебия собиралась что-то сказать, но я взглядом заставил ее замолчать. Ухмыляющийся беззубым ртом мужчина, стоявший рядом с ней, помахал мне рукой, и я, вздрогнув, узнал в нем Гефора. Иона поставил на помост пылающую жаровню. Из нее торчала, по-видимому, рукоятка клейма с каким-нибудь приличествующим случаю знаком, но стула нигде не было. Я бросил на алькальда многозначительный взгляд. С таким же успехом можно было взглянуть на столб. Наконец я сказал: - Ваша честь, у нас есть стул? - Я послал за ним. И за веревкой. - Когда? (Люди уже начали переминаться с ноги на ногу и переговариваться.) - Только что. Накануне вечером он уверял меня, что все будет готово вовремя, но напоминать ему об этом сейчас не имело смысла. С тех пор я не раз убеждался, что никто так не теряется на помосте, как среднего ранга чиновник. Он разрывается между страстным желанием находиться в центре внимания (что явно невозможно во время исполнения казни) и вполне обоснованным опасением, что ему не хватает опыта и воспитания, дабы вести себя надлежащим образом. Самый трусливый клиент, карабкающийся на помост в полной уверенности, что ему сейчас выколют глаза, в девяти случаев из десяти ведет себя достойнее. Даже на монаха, не привыкшего слышать людские голоса и застенчивого до слез, и то можно положиться с большим основанием. Кто-то выкрикнул: - Ну давайте начинайте! Я посмотрел на Морвенну. С осунувшимся от голода лицом, чистым румянцем, со своей печальной улыбкой и огромными темными глазами - она была как раз тем типом осужденного, который может пробудить нежелательное сочувствие в зрителях. - Можно посадить ее на плаху, - сказал я алькальду и, не удержавшись, добавил: - Тем более что эта плаха ни для чего больше не пригодна. - Связать нечем. Я уже и так позволил себе слишком много лишних замечаний и потому подавил желание высказать свое мнение о тех, кто нуждается в том, чтобы осужденных привязывали. Вместо этого я положил "Терминус Эст" плашмя на помост за плахой, посадил Морвенну, воздел руки в древнем жесте приветствия и, сжав ее запястья левой рукой, приложил клеймо к обеим щекам, потом поднял над головой все еще раскаленное почти добела железо. От вопля Морвенны толпа на мгновение застыла - теперь народ разом взревел. Алькальд приободрился, словно стал другим человеком. - Пусть они увидят ее, - сказал он. Я надеялся избежать этого, но мне пришлось помочь Морвенне встать. Рука об руку, как в деревенском танце, мы медленно совершили круг по помосту. Гефор был вне себя от восторга, и, хотя я старался не внимать ему, все равно слышал, как он хвастается своим знакомством со мной всем, стоящим вокруг. Я взглянул на алькальда, и после паузы, вызванной его явным желанием найти повод для отсрочки, он дал сигнал продолжать. Морвенна прошептала: - Скоро конец? - Все уже почти позади. Я снова усадил ее на плаху и взялся за меч. - Закрой глаза. Старайся думать о том, что все, кто жил, умерли. Даже Миротворец, который восстанет, как Новое Солнце. Ее бледные веки с длинными ресницами опустились, и она не видела поднятого меча. Взмах стального клинка снова заставил всех умолкнуть, и, когда наступила полная тишина, я бросил острие меча на ее ноги выше колен. Сочный звук от соприкосновения стали с рассекаемой плотью слился с треском сломанных костей, таким же явственным, как молниеносные удары кулачного бойца, добивающего соперника. Еще мгновение Морвенна сидела на плахе, потеряв сознание, но не падая, и в тот же миг я сделал шаг назад и срезал ее шею мягким горизонтальным взмахом, требующим гораздо больше сноровки, чем обычный удар сверху вниз. Честно говоря, только увидев фонтан крови и услышав, как ее голова упала на помост, я понял, что мне это удалось. До этого, сам не осознавая, я волновался почище алькальда. Настала минута, когда - также в соответствии с древней традицией членам гильдии позволяется забыть об обычной, неприступной манере держаться. Мне хотелось смеяться и прыгать. Алькальд тряс меня за плечо и что-то лепетал. Я не слышал, что он говорил - какой-то радостный вздор. Я поднял меч и голову, взяв ее за волосы, и торжественно обошел помост. На сей раз не один круг, а снова и снова, три, четыре раза. Порыв ветра окрасил мою маску, руку и обнаженную грудь алыми брызгами. В толпе выкрикивали неизбежные шуточки: "А моей жене (мужу) волосы не укоротите?" "Плачу полмеры колбасы!" "Можно мне взять ее шляпку?" Я рассмеялся им в ответ и уже собирался швырнуть им голову, когда кто-то схватил меня за колено. Это была Эвсебия, и прежде чем она успела произнести хоть слово, я уже знал, что она охвачена неудержимым стремлением выговориться, которое я часто наблюдал у клиентов в нашей башне. Ее глаза горели от возбуждения, а лицо исказилось от стараний привлечь мое внимание, поэтому она казалась одновременно и моложе и старше, чем раньше. Я не слышал, что она кричит, и наклонился к ней. - Невиновна! Она была невиновна! Сейчас было не время объяснять, что не я судил Морвенну. Я только кивнул. - Она отняла у меня Стахиса. И теперь она мертва. Понимаешь? Она ни в чем не виновата, но я так рада! Я снова кивнул и сделал еще один круг по помосту, высоко подняв голову. - Это я убила ее! - прокричала Эвсебия. - Я, а не ты! Я крикнул ей в ответ: - Считай как хочешь! - Невиновна! Я ее хорошо знала. Она всегда была такой хитрой. Я боялась, что она припасет яду и умрет раньше. Гефор схватил ее за руку, показывая на меня: - Это мой хозяин! Мой! - Их убил кто-то другой! Или болезнь... Я воскликнул: - Истинное правосудие в руках Творца! Толпа все еще бурлила, хотя и начала понемногу успокаиваться. - Но она украла моего Стахиса, и теперь ее нет! - И громче, чем прежде: - Какое счастье! Ее нет! - С этими словами Эвсебия погрузила лицо в цветы, словно желая, чтобы ее легкие разорвались, заполненные до отказа пьянящим ароматом. Я бросил голову в корзину и вытер лезвие меча куском алой фланели, которую мне подал Иона. Когда я снова взглянул на Эвсебию, она лежала бездыханной в кругу зевак. Тогда я не особенно задумывался над происшедшим, решив, что ее сердце не выдержало радостного потрясения. Но тем же вечером алькальд велел аптекарю осмотреть ее букет, и тот обнаружил в цветах сильный неведомый яд без запаха. Вероятно, он был у Морвенны в руке, и она бросила его в букет, когда после клеймения я проводил ее по помосту. Позвольте мне прервать повествование и обратиться к вам как разумное существо к себе подобным, хоть мы и разделены, быть может, множеством эонов. События, что уже описаны мною - от запертых ворот до ярмарки в Сальтусе, - охватывают почти всю мою взрослую жизнь, а то, что осталось, занимает по времени едва ли больше нескольких месяцев. И все же я не добрался еще и до половины рассказа. И дабы мой труд не переполнил впоследствии хранилища, подобного библиотеке старого Ультана, я буду опускать некоторые подробности. Я останавливался на казни Агилюса - брата Агии, - потому что Агия играет немаловажную роль в моем повествовании, а на казни Морвенны, поскольку ей сопутствовали необычные обстоятельства. Но я не стану описывать другие подобные события, если только они не имели особого интереса. Ежели вы находите удовольствие в описании чужой боли и смерти, вас ждет разочарование. Достаточно будет сказать, что я совершил предписанные законом процедуры над конокрадом и казнил его. В дальнейшем, когда я буду говорить о своем путешествии, вам следует помнить, что я совершал таинства нашей гильдии, когда того требовали соображения выгоды, хотя отдельных случаев я упоминать не стану.
