Эрик проворно двигался вдоль марширующих, и камера улавливала все, что можно назвать наивысшим проявлением человеческих чувств, — страх и горе, ликование и трагизм, гнев и решимость, ненависть, сожаление — все это выражалось на лицах и в глазах чужаков. Пленка запечатлела на все века не только человек имеет монополию на чувства.
И куда стремилась эта масса людей? Какая судьба завершит их долгий утомительный путь?
А затем Эрик увидел город у подножия горной цепи. Изящные очертания высоких зданий с мягким, струящимся освещением. И воздух вокруг, казалось, шептал что-то, словно мелодичный бриз.
Почему же в глазах марширующих беспокойство?
Неожиданно колонны остановились. Гул беспокойства наполнил воздух пустыни. Эрик оторвался от камеры и принялся вглядываться вперед.
Он увидел страх в глазах этих существ.
Мощное зарево света занялось над горами и словно потекло к ним. Приближающаяся волна света сдавила, а затем разорвала воздух. Времени на раздумья не было. В мощнейшей световой волне все точно растаяло, и перед глазами повис непрестанно пульсирующий золотой занавес. Казалось, сама субстанция космоса вопила в предсмертной агонии, и от этого мозг Эрика разрывался на части. Он закричал, пошатнулся и упал среди этого воющего хаоса звуков.
Уже трудно было что-нибудь разглядеть. Этот мир словно растворялся и исчезал, подобно кинокадрам. Лица маршировавших сливались в какую-то тусклую серую массу, как тогда, когда облако еще лежало на поверхности пустыни.
Сознание смутно подсказывало Эрику причину появления эха. Это не случайный дефект в субстанции времени, а брешь, пробитая невообразимым чудовищем, порожденным войной, которая потрясла субстанцию времени и вырвала этот осколок и беспомощно уронила его в тысячелетия.
Дышалось все тяжелее и тяжелее. Разумеется… эхо затихало скорее, нежели разрасталось. Атмосфера почти пришла к нормам Марса. Значит…
Он проклинал себя за то, что оставил на корабле шлем и баллоны с кислородом. Чертовская торопливость… Он лежал и сражался за каждый глоток воздуха; он понимал, что сознание оставляет его, и последней мыслью было покрепче сжать в руках камеру. А затем он провалился на самое дно глубокого колодца…
И все же Макгиверн нашел в себе мужество, иначе, конечно, Эрик скончался бы в пустыне. Он застегнул спасательный скафандр, переполз воздушный шлюз и прошел несколько сотен ярдов к распростертому на песке Эрику…
Эрик все еще был словно пьяным, когда мы преодолели воздушный шлюз и собрались у них в корабле, чтобы послушать, что происходило с ним.
Наши голоса, видимо, помогли Эрику выбраться из забытья. Он уселся на полу, огляделся и крикнул:
— Аппарат! Где моя камера?!
Том протянул ему «лейку».
— Тогда все в порядке, — успокоился Эрик.
— Ты бы ее не потерял. Я полчаса выдирал ее из твоих рук.
Эрик кивнул головой в знак благодарности, затем рывком поднялся и, едва переступая, пошел к управлению, устремив глаза в голую пустыню. Бескрайняя равнина лежала, молчаливо освещенная тусклым светом послеобеденного солнца.
Облако исчезло. Делать было нечего.
Мы вернулись на Базу.
Ну теперь все кончено. Мы уже не сидим все вместе, как бывало, и не смотрим без конца пленки, которые прокручивал для нас Макгиверн, но мысли в случившемся не покидают нас.
Нам остается только ждать корабля с Земли, рассказать им все и увидеть, с каким скептицизмом и недоверием они отнесутся к этому. Эрик нетерпелив более других. Потребуется не менее девяти месяцев после возвращения корабля на Землю, прежде чем он сможет получить экскавационное оборудование. Он мечтает как можно скорее начать раскопки на Равнинах в том месте, где, как он уверен, стоял город.
