— И что?
— Да так, ничего.
Объявляют, что скоро будут новые выборы. Призывают к политической активности и поддержке демократических изменений в стране. Фамилии в списках все знакомые…
— А вот интересно, — сказал он, аккуратно вставляя патроны в неудобный старый дисковый магазин. — Если вот тараканов, предположим…
— Что?
— Ну, вот если тараканов одну половину регулярно посыпать дустом, а другую, наоборот, подкармливать — они тогда начнут друг друга грызть?
— Думаю, нет, — я даже заулыбался, представив такой способ борьбы с тараканами.
— Значит, мы не тараканы, — он удовлетворенно кивнул давно немытой головой и с щелчком примкнул магазин к старому «ручнику» ДП.
Илья у нас был недавно. Большой, сильный, молодой. Ему все было в радость: и марш-бросок, внезапный бой, и сама эта неторопливая подготовка к бою, и завтрак с ужином, где ему давали дополнительную порцию.
Вот за рост свой и силу, которой сам как будто стыдился немного, ему сразу дали не автомат и не винтовку, а пулемет. Из старых запасов, со складов. А меня поставили к нему вторым номером. А заодно — дядькой-воспитателем. Так и сказал замполит:
— Ты, Семеныч, у нас тут самый старший. Да еще и из учителей. Вот тебе, считай, ученик. Постарайся, чтобы парень выжил в первых боях. Поучи его.
Я старался. Парень — выжил.
Я учил его, как менять позицию. Как эту позицию выбирать, долго и тщательно рассматривая все подступы. Как заранее готовить еще две-три лежки, чтобы можно было в момент — кувырком, на четвереньках, ползком добраться туда и, пристроив пулемет, снова поддержать своих.
С ручным пулеметом позади отряда хорошо. Он тебе и пулеметную точку подавит на расстоянии, и прикроет отступающих бойцов, если что. Плохо только, что магазин у него малой вместимости. На хороший бой никак не тянет. Приходится постоянно таскать в сумках пять-шесть снаряженных круглых неудобных железяк — тяжелое дело.
В свободную минуту у нас с ним, бывало, начинались всякие умные разговоры. Илья впитывал любую информацию, как губка. Вот только с терминами… Да и вообще — с каким-то фундаментом в образовании было у него совсем никак, похоже.
— А что это — относительность? — вдруг поднимал голову.
Я хотел сначала пошутить насчет того, что относительность — это совсем не то, чтобы отнести что-то куда-то. Но посмотрел на него — ждет ведь ответа!
— Относительность, спрашиваешь? Ну, как тебе объяснить, неучу…,- смеюсь, чтобы не обидно было.
— Я пять классов закончить успел!
Ага. Все-таки успел зацепить мирное время. Учился, говорит. Но — всего пять классов. И гордится этим.
— О! Так это ты просто молодо выглядишь, понятно. Значит, целых пять классов? — я тяжело вздохнул, глядя поверх сосен на красную полосу заката. — Это, знаешь, совсем хорошо. Это просто здорово, что ты уже грамотный. Но вот относительность…
Как пятикласснику рассказать теорию относительности? Или ему просто надо определение усвоить? Чтобы в разговоре понимать, о чем командир сказал или замполит?
— А давай, я тебе лучше на примерах! Вот, скажем, дать тебе один сухпай — это много или мало?
— Один? Мало, конечно, — тут он в себе уверен.
Ему один сухой паек — так, размяться перед хорошим ужином.
— А если пять сухих пайков?
— Натовских или наших? — заинтересовался Илья.
— Предположим, натовских.
— Тогда… Ну, тогда вроде как нормально, но все равно мало.
— А сто пайков?
— Да где ты здесь возьмешь сто пайков, Семеныч?
Он быстро перенял от всех в отряде это обращение к старшему по возрасту на «ты» и по отчеству. Да я и сам давно привык к такому.
— Ты вот в школе задачки решал про яблоки, да про груши — там же яблок не было? Вот и представь себе сто сухпаев. Натовских. Со сроком еще на пять лет вперед. Сто! Это тебе как?
— Много. Жаль, конечно, что нету столько, но все равно много. Куда мне их деть? Их же с собой не потащишь. И закопать — а когда я потом вернусь к схрону? Нет. Сто — это много.
— Ну, вот. С пайками решили. А теперь другой пример — патроны. Один патрон — это как?
— Один — по-любому мало!
— А если уже пять?
— И пять — мало.
— Ну, а сто, к примеру?
— Сто? Какой калибр, подо что? — тут он специалист.
У нас все специалисты по оружию, да по патронам, да еще по взрывчатке некоторые специализируются.
— Скажем, сотка семь шестьдесят вторых, стандартных — под «калаш». Ну, как?
— Под «калаш»? — он задумался буквально на мгновение. — Мало будет сотки. Тут бы тысячу — хорошо будет. Или даже еще больше. Цинка четыре в рюкзаке запросто можно унести. Они быстро расходятся.
Четыре цинка — запросто? Это ему запросто. Я бы и с одним спину набил, намучился.
— Вот это и есть относительность. Мы говорим «мало» или «много» всегда относительно того, о чем говорим. Предположим, если их будет рота — это для нас сейчас много, например. А вот если нас будет даже целый полк — все равно будет казаться мало.
— Это потому что у нас полки маленькие? Это имеешь в виду? — он подозрительно косится и морщит лоб, ища скрытый в словах смысл.
— Это потому что относительность. Ясно тебе?
Вроде бы кивает. Относительность, кажется, понял. Что еще вдруг прилетит в эту круглую большую голову? Каким вопросом задастся ни с того, ни с сего?
Вчера мы дали бой местным белоповязочникам. Устроили засаду, и когда они двумя машинами пылили по своим полицейским делам, врезали из всего, что было в отряде. Пулемет Ильи в ближнем бою прошивал бронебойной пулей двигатель. Все, никуда не денутся. А потом расстрел мечущихся на открытом пространстве фигур. Я себе давно, еще в самом начале, внушил, что стреляем — по фигурам. Как будто экран перед нами — и по экрану стреляем. Мишени такие. А иначе никак. У меня по возрасту могли быть выпускники как с той, так и с этой стороны. И чему я их, выходит, учил? И зачем, собственно?
Да, собственно, зачем? Вот придут такие Ильи, выкосят тех, кто учился. И что дальше?
— Илья, а вот закончится война, что тогда делать будешь?
— Да когда она еще закончится? — он спокоен.
Почистил свой пулемет, смазывает его, щелкает затвором.
— Ну, все же… Вот старая война, которая в истории, четыре года шла. Но там еще и иностранцы разные вмешивались.
— Так и у нас тут иностранцы. Что, нет их, скажешь?
— И у нас, да. Но ведь — всего четыре года!
— А, ты в этом смысле. Ну, да. Четыре — это мало совсем. У нас страна-то большая.
Это он знает, что страна у нас большая. Только где та большая страна? Где она?
