Когда обогнули ребро вершины, ветер из лощины стал хлестать по лицу, словно влажной простыней, но небо было такое светлое и высокое, что все происходящее - тревога "пустышки", хриплое дыхание Марвина у меня за спиною - вдруг показалось мне нереальным и не имеющим ко мне никакого отношения. Таков состояние бывает, когда долго лежишь в поле на спине, а над тобою застыли на месте белые облака.
Я все больше и больше убеждаюсь в том, что вся эта затея с "пустышками" в смысле стратегии и тактики - абсолютная ерунда. Действительно, какая польза от этих летающих мишеней, если мы с точностью до трех дней знаем, когда их запустят?
Мы живем по такому графику: двадцать пять дней спокойствия, затем три дня нервотрепки, "пустышки", и снова двадцать пять дней спокойствия. Вэсли, как всегда, сделал вывод, что врем этим хозяйством ведает женщина, которая планирует запуск "пустышек", руководствуясь естественными циклами, свойственными для каждой женщины.
Дело, конечно, не в этом, и я, пожалуй, начинаю докапываться до сути. Таких ракетных установок, как наши, тысячи, и цели каждый из взводов, обслуживающих эти установки, ежедневно держать в напряжении, то нас надолго не хватит. Вот поэтому каждое подразделение и настраивают на боевую готовность через строго определенные интервалы времени. Если мы в период спокойствия собьем незапланированную "пустышку", то это хорошо, не собьем - ничего страшного, их засекут наши соседи, у которых начался период нервотрепки, но мы обязаны их уничтожить, если они появятся над нашей зоной а те три дня.
Нас, попросту говоря, натаскивают на цель, вырабатывая рефлекс, как у морских свинок. Рефлекс цели.
Мы с Вэсли в ту ночь дежурства на локаторе тоже говорили о рефлексе цели, подразумевая под этим совсем другое. Так, Вэсли утверждал, что девяносто девять процентов самоубийств происходит потому, что люди утрачивают рефлекс цели - интерес к жизни. Я всегда об этом думаю, когда читаю на пластике стола в обеденном зале фразу: "А стоит ли?.."
Мы уже почти заканчивали путь, как обе установки третьего и четвертого отделений выпустили одна за другой три ракеты. Зарево полыхнуло с вершины, высвечивая обгоревшие стволы, и три огненных хвоста устремились в небо. Голубые тени сосен, внезапно обозначившись, завалились вниз по склону и, укорачиваясь, поползли в сторону, вращаясь по часовой стрелке вокруг стволов.
Немного погодя, где-то высоко над кронами раздались три хлопка. Ну точь-в-точь как три рождественские хлопушки. Вспышек за деревьями мы не увидели, но и так ясно, что все "пустышки" готовы.
Вот и наша "малютка". Стоит себе в темноте, как окаменелый динозавр, и не верится, что нажатием кнопки ее можно сдвинуть с места. Расходимся по своим местам и, не спеша, ради проформы стали приводить установку в боевую готовность. Сколько я помню, больше трех "пустышек" не запускали.
И уже совсем неожиданно третья установка сработала в четвертый раз...
Мне всегда не по себе становится при этом - особенно ночью - когда в чаще все вспыхивает синим светом, как от электросварки, стволы деревьев будто сжимаются, а их тени начинает бить мелкой дрожью, и ушли закладывает от низкого гула, который постепенно повышается до свиста, а затем что-то медленно-медленно и, кажется, с таким трудом отрывается от установки, ползет вверх, набирает высоту, и вот уже виден только язык пламени, а в лицо тебе бьет горячий поток плотного воздуха.
Через двадцать секунд над головой ахнуло, как будто небо раскололось надвое и на миг вспыхнуло тысячью солнц. Затем что-то с явно различимым шелестом, сыпля искрами, покатилось вниз и снова ахнуло - сильнее, чем в первый раз, так, что земля подпрыгнула под ногами, а с сосен посыпалась теплая хвоя.
- Ничего себе "пустышка", - прошептал рядом Вэсли. - Очевидно, на этот раз с начинкой.
Мы долго стояли молча, задрав вверх подбородки, словно ожидая от всевышнего каких-то разъяснений. Слышно было, как поскрипывая, вращается антенна, отыскивая новую цель, да сверху все сыпался колючий мусор. В темноте за стволами деревьев трещало сухими ветками растревоженное лесное зверье.
Пять минут, десять, полчаса, час... Отбой.
Идем досыпать. Под ногами хрустит мокрый гравий. Идем молча, потому что неясно, все ли у нас в порядке. Если бы "пустышек" было только три, то нечего и беспокоиться, а их четыре... А может быть и пять?
И тут начал хохотать Стивен. Это нужно было ожидать: все-таки нервотрепка с этими "пустышками" порядочная. А Стивен всегда - после случая, когда он бросил окурок, в унитаз, в который кто-то ради хохмы вылил кружку бензина - начинает хохотать, как только поволнуется. Он ничего не может с собою поделать, хотя изо всех сил пытается сдержаться. Ребята делают вид, что ничего не замечают и стараются не смотреть ему в лицо. Он скоро перестанет.
В казарме во всех окнах свет, и она сейчас кажется не такой мрачной и грязной, как днем. Из радиорубки высовывается лохматая голова Дика.
- Только что перехватил контрольный пост. Все три "пустышки" в яблочко! Молодцы, ребята! А что там у вас так трахнуло?
Никто ему не отвечает. Расходимся по своим койкам, будто по стойлам. Я устраиваюсь на своей, но чувствую, что долго не засну. Такое ощущение, словно тебя выпотрошили. А нужно заставить себя спать... спать. Только почему это Дик говорил о трех "пустышках", ведь мы их сбили четыре?.. А не все ли равно? Лишь бы не меньше... Спать... Где-то далеко-далеко щелкает выключатель...
Когда скатился последний камень на дно испарившегося ручья, ничто больше не напоминало о только что происшедшем взрыве. Все так же было дико и первозданно, как в первый день творения.
И только выделялся среди этого хаоса посторонний предмет, зажатый между двумя еще не остывшими валунами - опаленный голубой лоскут с красной спиралью...
Земля, ощетинившись иглами ракетных установок, летела сквозь солнечный сеет и холод пространства. По утрам боеголовки покрывались серебристой изморозью.
