— Это обманчивая простота. Весь фокус в том, чтобы разобраться, как это работает, — если хотите преуспеть, а значит, жить.
Чарльз Винсент попрощался и пошел домой, преодолевая каждую милю менее чем за 50 обычных секунд. Он так и не увидел лица человека.
* * *
Способность входить в ускоренное состояние по личному хотению создает ряд преимуществ: интеллектуальные, меркантильные и амурные. Это как игра в лису. Нужно быть осторожным, чтобы тебя не поймали, и аккуратным, чтобы не разбить, не поранить то, что остается в нормальном времени.
Винсент всегда мог уединиться на восемь-десять минут, чтобы войти в состояние и выполнить работу за весь день. А 15-минутный перерыв — превратить в 15-часовую прогулку по городу.
Он получал мальчишеское удовольствие, превращаясь в призрака: возникал из воздуха и стоял столбом перед приближающимся составом под вопли гудка, на самом деле не подвергаясь никакой опасности благодаря своей способности перемещаться в пять-шесть раз быстрее поезда; входил и усаживался в центре выбранной компании, чтобы внезапно проявиться, пристально посмотреть на них и исчезнуть; вмешивался в игры и состязания, поднимался на ринг, чтобы поставить подножку, толкнуть или съездить по физиономии бойцу, который ему не нравился; носился по хоккейному льду, разбрасывая ледяную крошку, со скоростью 1500 миль/час, чтобы забросить по десятку шайб в каждые ворота, пока люди осознавали, что происходит что-то неладное.
Ему понравилось разбивать окна, распевая монотонную песенку, потому что тон его голоса повышался для нормального времени в шестьдесят раз. По этой же причине никто не мог его слышать.
Особое удовольствие доставляло мелкое воровство и шалости. Он вытаскивал бумажник из кармана мужчины и был уже в двух кварталах от него, пока жертва еще только поворачивалась, почувствовав прикосновение. Он возвращался и засовывал бумажник человеку в рот в тот момент, когда тот жаловался полицейскому.
Он заходил в дом к женщине, пишущей письмо, выдергивал бумагу, дописывал три строки и исчезал прежде, чем раздавался испуганный крик.
Он съедал с вилок кусочки пищи, пускал маленьких черепашек и живую рыбу в тарелки с супом в промежутке между взмахами ложек.
Он туго связывал прочной веревкой руки людей в момент рукопожатия. Он расстегивал молнии представителям обоего пола, когда те лопались от напыщенности. Он менял карты игрокам, перекладывая их из рук в руки. Он убирал мячи для гольфа с колышка в момент удара и прикреплял записку, написанную большими буквами: «ТЫ ПРОМАЗАЛ».
Или сбривал кому-нибудь усы и волосы на голове. Возвращаясь несколько раз к одной неприятной даме, он поэтапно обстригал ее налысо, а по окончании процесса покрыл ей макушку позолотой.
Кассиры, считающие деньги, удостаивались его внимания чаще других как неиссякаемый источник обогащения. Он обрезал ножницами сигареты во рту у курильщиков и задувал спички, так что один расстроенный мужчина не выдержал и расплакался.
Он менял оружие в кобуре полицейских на водяные пистолеты, отсоединял поводки от ошейников собак и прицеплял к игрушечным собачкам на колесиках.
Он пускал лягушек в бокалы с водой и оставлял подожженные фейерверки на карточных столиках.
Он переводил стрелки наручных часов на запястьях людей и проказничал в мужских комнатах.
— В душе я остался мальчишкой, — заметил Чарльз Винсент.
* * *
В это же время он позаботился о своем материальном положении, добывая деньги самыми разными способами и открывая счета в различных городах под разными именами — на черный день.
Он не испытывал стыда за свои проделки в отношении неускоренного человечества. Когда он переходил в ускоренное состояние, люди становились для него статуями — слепыми, глухими, едва живыми. Проявление неуважения к таким комическим изваяниям не казалось ему чем-то постыдным.
Оставаясь подростком в душе, он развлекался с девушками.
— Смотрю на себя — синяк на синяке, — как-то возмущалась Дженни. — Губы распухли, передние зубы — такое ощущение, будто расшатаны. Не понимаю, что со мной происходит.
Конечно, он не собирался ставить ей засосы или причинять другой вред. В определенном смысле он любил ее, поэтому решил вести себя еще аккуратнее. Все-таки было приятно целовать ее, оставаясь невидимым благодаря высокой скорости движения, во все места, даже в выходящие за рамки приличия. Из нее получались изящные статуи, забавляясь с которыми, он получал массу удовольствия. Были и другие.
— Ты постарел, — заметил однажды один из сотрудников. — Не следишь за здоровьем? Чем-то обеспокоен?
— Вовсе нет, — ответил Винсент. — Никогда в жизни не чувствовал себя лучше.
Теперь у него появилось время для массы вещей — в сущности, для всего. Не было на свете причины, которая могла бы помешать ему освоить любую науку на свете, когда он мог потратить 15 минут и выгадать 15 часов. Читал Винсент быстро, но внимательно. Теперь он мог прочитывать от 120 до 200 книг за вечер и ночь; спал он также в ускоренном состоянии, получая полноценный отдых за восемь обычных минут.
Перво-наперво он озаботился изучением языков. Освоить язык в объеме, достаточном для беглого чтения, можно за триста часов обычного времени или триста минут ускоренного. И, если изучать языки в порядке от самого близкого к наиболее непохожему, особых трудностей не возникает. Для начала он овладел пятьюдесятью языками и всегда мог добавить к перечню новый язык, потратив вечер, если возникала такая надобность. Одновременно он начал накапливать и систематизировать знания. Из литературы, строго говоря, набиралось не более десяти тысяч книг, которые действительно стоило прочитать и полюбить. Он проглотил их с великим удовольствием, и две-три тысячи из них оказались довольно важны, чтобы перечитать их в будущем.
История же оказалась очень неровной; приходилось знакомиться с текстами и источниками, не вполне читабельными по форме. Аналогично с философией. Изучение математики и естественных наук, как теоретических, так и прикладных, продвигалось медленнее. Тем не менее, обладая неограниченным ресурсом времени, можно было разобраться в чем угодно. Не было такой идеи, рожденной человеческим разумом, которую не понял бы другой нормальный человек при наличии достаточного времени, правильного подхода и соответствующей подготовки.
Часто, а со временем все чаще, Винсенту казалось, что он приближается к какой-то тайне; и всегда в такие моменты он ощущал слабый запах, как из глубокой ямы.
Он выделил основные моменты человеческой истории; или вернее самой логичной или, по крайней мере, самой вероятной из ее версий. Было сложно придерживаться ее главной линии, этой двухполосной дороги рациональности и откровения, которая должна всегда вести ко все более полному развитию (не прогрессу; прогресс — это фетиш, игрушечное слово, используемое игрушечными людьми), к раскрытию потенциала, росту и совершенствованию.
