— Сложный вопрос, — сказал Урри и задумался. Конечно, никто не хочет прослыть пустобрехом. Но все равно, когда говоришь что-то значимое, не предполагаешь, что потом придется обсуждать сказанное в такой обстановке. Даже если подобное подразумевается законом. — В известном смысле, такой шанс…
— Стало быть, шанс. — Полковник посмотрел в стол перед собой, как бы заглядывая в шпаргалку, — Великий последний шанс. — Полковник снова поглядел в глаза Урри. Тот вздрогнул. Так называлась первая глава его книги. Из-за которой связывали за спиной руки, не давая наложить их на себя.
Полковник — в отличие от давешнего офицера — владел искусством допроса гораздо лучше. Это было ясно по длинным паузам, которые он делал после своих реплик. Тяжело сидеть молча под пристальным выжидающим взглядом. Урри вспотел и решил, что теперь будет в таких случаях считать про себя до ста. Он где-то читал, что полковникам на допросах рекомендуется считать до пятидесяти, и, таким образом, технология не должна была сработать.
— Ворон считаешь? — спросил полковник, когда Урри дошел до шестидесяти одного. — Читал дело, стало быть, в курсе.
— В курсе чего? — спросил Урри.
— Что башковитый ты парень. — Полковник улыбнулся. — И от этого, стало быть, вдвойне обидно. Понимаешь?
Урри кивнул.
— То-то же. Стало быть, давай уточним. Сам-то во всю эту ахинею веришь?
— Какую? — спросил Урри.
— Ты мне Мгангу не валяй. — Полковник нахмурился, открыл ящик стола, вытащил из него книгу, которую Урри сразу узнал, и раскрыл примерно на середине, там, где она была заложена полоской красной бумаги. — Впрочем, для протокола, стало быть, зачитаю…
— А протокол там ведут? — спросил Урри, кивнув на штору.
Полковник вздохнул.
— Ну если ты так хочешь это услышать, стало быть, слушай. Здесь вопросы задаю я.
Урри засмеялся. Непонятно, почему, но ему действительно хотелось заставить полковника произнести эту фразу.
— Стало быть, читаю: «История — баба коварная. Многие полагали, что достигли с ней союза, суть которого может быть выражена поговоркой про Сатану и единство. И эти многие неизменно ошибались. Если мы не хотим повторить их ошибки, то теперь, после всего сказанного выше, мы должны признать простую вещь — не было никакой организации „Темная ночь“. Все было иначе, а то, о чем сегодня принято говорить на уроках истории, есть не более чем сказка — красивая, но опасная. И не красота ее нас пугает, а именно эта опасность. Оценить которую мы должны в полной мере». Конец, стало быть, цитаты.
Снова пауза. Полковник считал, считал и Урри. Теперь, прикинув возможности полковника, он решил считать до двухсот.
— Молодец, — сказал полковник, когда Урри дошел до ста шестидесяти одного. — Хорошо держишься.
Тонкая, сверкающая сеть лести, подумал Урри, уважая полковника. Мысль показалась ему поэтической, поэтому он вспомнил о том, что собирался сочинить стихотворение о луче света и луче боли, но до сих пор не сочинил. Дал себе обещание выполнить данное себе накануне обещание сегодня же. Если карандаш поменяют, хотя можно будет и в уме.
— Нравишься ты мне, Урри. Но вот ведь что, парень башковитый, — а намеков не понимаешь. — Полковник подался вперед. — Стало быть, еще раз. Ты сам-то, — полковник подмигнул левым глазом, — в эту ахинею. — Полковник подмигнул правым глазом. — Веришь? — Полковник моргнул обоими глазами.
— У вас не конъюнктивит ли часом? — спросил Урри. — Впрочем, извините, помню, здесь, вопросы, да. Нет, товарищ полковник, не верю я в эту ахинею.
Полковник улыбнулся, откинулся на спинку стула, кивнул — мол, продолжай.
— Верят в других случаях. А в данном случае я просто знаю, что так оно и есть. И что эта, как вы изволили выразиться, ахинея, вовсе таковой не является. Таким, стало быть, образом.
Полковник кивнул еще раз, но улыбаться перестал.
— Уведите.
* * *
Ощущение было жутким. Стало настолько страшно, что Урри впервые вступил в конфликт с конвоем. Увидев вместо камеры натуральную больничную палату (и за несколько секунд честно ответив себе, что да, шли тем самым маршрутом, и это — то самое помещение), Урри потерял самообладание и резко рванулся назад. Реакция была мгновенной. Двое конвойных, которые вели его назад, повалили Урри на пол, а появившиеся невесть откуда еще двое — уже в белых халатах — профессионально подменили куда-то скрывшихся напарников, натянув на Урри смирительную рубашку. Не киношную, с длинными рукавами, а настоящую, представлявшую собой кожаную пеленку со шнуровкой за спиной.
На глазах выступили слезы. От страха, отчаяния и беспомощности. Санитары подняли Урри на ноги и ввели в комнату.
В ней теперь было четыре кровати, попарно у стен слева и справа от двери. Между кроватями стояли тумбочки. На трех кроватях лежали люди. Один парень — откуда-то с Запада, возможно, из Нигерии — тоже в смирительной рубашке. Двое других, белых и старых, были сравнительно свободны. Один из них, встревоженный шумом, сел.
— Спокойно, спокойно, — сказал санитар, державший шнуровку смирительной рубашки Урри. — Соседа не узнали, что ли?
— Узнали, узнали, — сказал тот, что сел. — Я думал, помочь чем.
— Не подмазывайся, — сказал второй санитар, прошедший тем временем к свободной кровати и откинувший одеяло. — Давай.
— Бузить будешь? — спросил первый санитар у Урри.
— Хорошо придумано — сказал Урри, к которому вернулось самообладание. — Очень хорошо. Но не выйдет.
— Не выйдет — слабительное дадим, — сказал первый санитар и засмеялся.
— Хорош зубы скалить, — сказал второй.
Спустя полминуты Урри лежал в кровати, лицом вверх. Санитары заботливо укрыли его одеялом.
— Если я блевану, то задохнусь, — сказал им Урри.
— А с чего тебе блевать-то? — спросили санитары.
— Вы в курсе, как у вас изо рта воняет? — Урри врал, но у него оставалось слишком мало способов самозащиты.
— Санитаров каждый может обидеть, — сказали санитары, впрочем, явно не обидевшись. — Но ты не забывай, что санитары тоже могут обидеть каждого. Усек?
Урри промолчал. Санитары ушли.
Какое-то время перед глазами был только кусок пробковой стены и такого же потолка. Потом в поле зрения появилось бородатое лицо белого — того, что хотел помочь санитарам.
— Помнишь меня? — спросил бородатый. Изо рта у него немыслимо воняло. Урри понял, что мир наказывает его за проявленную давеча слабость. Чтобы искупить вину, он заставил себя ощутить сострадание к этому человеку. В конце концов, изо рта воняет почти у всех стариков. Прикинув, о чем может думать белый человек на западном побережье Красного моря, Урри спросил:
