— Они ангелы , — повторил мейстерзингер.
— Вы не хотите жить на одной и той же земле?
— Ангелы будут не в состоянии выкармливать своих детенышей грудью Геи, если они покинут огромные башни. А мы не можем жить, цепляясь за стены.
— Следовательно, вы не конкурируете ни из-за земли, ни из-за еды. Может быть, причина в религии? Они почитают другую богиню?
Мейстерзингер рассмеялся. — Почитают? Ты странно выражаешься. У нас только одна богиня, даже для ангелов. Гее поклоняются все виды.
— Тогда я просто не понимаю. Можешь ты мне объяснить, почему вы воюете?
Военачальник мейстерзингер надолго задумался. Когда он наконец запел, то это была песня в минорном ключе.
— Из всех вещей, которые происходят в мире это то, о чем я больше всего хотел бы спросить Гею. То, что все мы должны умереть и вернуться в грязь, не встречает во мне ни чувства протеста, ни горечи. Мир совершает круговорот и ветры дуют когда дышит Гея — все это я понимаю. Что наступают времена, когда кто-то должен ходить голодным, или когда мощный Офион поглощается пылью, или холодный ветер с запада морозит нас, все эти вещи я воспринимаю, так как сомневаюсь, что смогу с этим что-либо поделать. У Геи есть много земель, о которых ей надо заботиться и время от времени ей надо обращать свой взгляд еще куда-нибудь.
— Когда огромные колонны, подпирающие небо начинают трещать, так, что содрогается земля и возникает страх, что мир распадется на части и будет повержен в пустоту, я не жалуюсь.
Но когда начинает дышать Гея, меня начинает переполнять ненависть, я уже не в состоянии рассуждать. Я веду свой народ в бой с ощущением, что это не моя дочь падает на землю рядом со мной, не моя . Она чужая мне, потому что небо заполнено ангелами и наступило время сражения. Только позже, когда уходит ярость, мы начинаем подсчитывать наши потери. Это потом мать находит свое дитя убитым в поле. Это потом я осознаю, что моя дочь, плоть от плоти моей ранена ангелами, но затоптана ногами своего собственного народа.
Это произошло пять дыханий назад. С тех пор в сердце моем непроходящая боль, и, наверное, она никогда не пройдет.
Сирокко боялась нарушить тишину, когда мейстерзингер отвернулся от нее. Постояв, он побрел к двери, повернув лицо в темноту, в то время как Сирокко смотрела на мерцающее пламя свечи на столе.
Послышался звук, явно похожий на рыдание, хотя титаниды не плакали как люди.
Спустя некоторое время мейстерзингер вернулся к столу и сел, вид у него был очень усталый.
— Мы сражаемся, когда нами овладевает ярость. Мы не можем остановиться пока всех их не перебьем, или пока они не вернутся домой.
— Ты говоришь о дыхании Геи. Мне это непонятно.
— Ты слышала его завывание. Это яростный ветер из поднебесных башен; холод и с запада и с востока.
— Пытались вы когда-нибудь поговорить с ангелами? Или они не станут слушать вашу песню?
Мейстерзингер снова лишь пожал плечами:
— Кто станет петь ангелам и какой ангел станет слушать?
— Я снова повторяю, что никто не попытался… договориться с ними. — Сирокко запнулась, затрудняясь в подборе подходящего слова. — Если бы вы сели и выслушали песни друг друга, то может быть, вы смогли бы жить в мире.
У мейстерзингера залегла морщина между бровями:
— Как между нами может существовать родственное чувство гармонии, если они ангелы? — Мейстерзингер использовал выражение, которое подразумевало и то, что Сирокко перевела как «неподходящая компания». «Мир» между титанидами был всеобщим состоянием, которое трудно было объяснить. Мир между титанидами и ангелами был понятием, которого даже не существовало в языке.
— У моего народа нет врагов среди других видов, они сражаются между собой, — сказала Сирокко. — У нас есть пути разрешения этих конфликтов.
— У нас отсутствует эта проблема. Мы хорошо умеем преодолевать враждебность между собой.
— Наверное, мы сможем поучиться этому у вас. Но я со своей стороны тоже могу кое-чему поучить вас. Иногда враждующим сторонам надо сесть и переговорить между собой. В таком случае мы используем третью сторону, которая сидит между враждующими группами.
Мейстерзингер приподнял одну бровь, потом с подозрением спросил:
— Если это помогает, то почему вы создали так много оружия?
Сирокко попыталась улыбнуться. Титанид было не так-то легко переубедить.
— Потому что это не всегда происходит. Наши солдаты стараются уничтожить Но наше оружие становится таким грозным, что никто не гарантирован от уничтожения. Мы пришли к мысли, что лучше жить в мире, как доказательство, могу сказать, что накопленным оружием можно уничтожить всю нашу планету по крайней мере 1/60 оборота.
— Это миг, за который совершает оборот Гея, — пропел мейстерзингер.
— Я не запугиваю. Это ужасно, жить с сознанием, что не только твоя… твоя мать, твои друзья, соседи могут быть стерты с лица земли, но каждый человек, включая младенцев.
Мейстерзингер серьезно кивнул ей, он казался подавленным.
— А теперь решай сам. Или продолжать войну, или предпринять попытку примирения.
— Я вижу это, — пропел мейстерзингер, весь поглощенный в свои мысли. — Это тяжелое решение.
Сирокко решила помолчать. Мейстерзингер знал, что это было в его силах узнать об оружии, о котором говорил Джин.
Свечи на стене оплыли и погасли, лишь одна все еще отбрасывала танцующие отблески на женские черты его лица.
— А где я найду того, кто станет между нами? Мне кажется, что в него полетят пики с обоих сторон.
— Я хочу предложить свои услуги как представителя Организации Объединенных Наций, — протянув руки, сказала Сирокко.
Мейстерзингер изучающе посмотрел на нее. — Не восприми как неуважение к твоему орр-га-ни-зац о-бъ-дин-нац, мы никогда не слышали о таком. Какое им дело до наших войн?
— Организацию Объединенных Наций всегда волнуют вопросы войны. По правде говоря, они, как и все мы, еще далеки от совершенства.
Мейстерзингер пожал плечами, как будто он и так знал все это с самого начала. — Зачем ты собираешься делать это для нас?
— В любом случае я буду проходить через территорию, населяемую ангелами на моем пути к Гее. И кроме того, я ненавижу войну.
Впервые за время разговора мейстерзингер выглядел по-настоящему впечатленным. Было очевидно, что его мнение о ней значительно возросло.
— Ты мне не говорила, что вы странники. Это меняет дело. Я опасался, что вы наделаете глупостей, но это уж полнейшее безрассудство.
Мейстерзингер протянул через стол руки и взял голову Сирокко в свои огромные ладони, склонился над ней и поцеловал ее в лоб. Это была наиболее ритуалистическая вещь из всего, что она видела у титанид и это тронуло ее.
