«Когда следует ожидать вашего прибытия в Рассветное поместье?» — спросил Кельсе.
«Послезавтра — если ни у кого нет возражений».
Помещики, за исключением Джерда Джемаза, разъехались по домам. Ночь опустилась на Алуан. Шайна вышла посидеть на лужайке перед парадным входом, откуда открывался вид на озаренную звездами панораму окрестностей. Мысленные узлы начинали распускаться, внутренние противоречия разрешались сами собой — простейшим образом.
Шайна любила Рассветную усадьбу. Таков был элементарный факт, часть бесспорной действительности. Рассветная усадьба, с ее историей и традициями, дышала своей трепетной жизнью. Усадьба была организмом, жадно стремившимся не погибнуть. Если Шайна собиралась жить в Рассветной усадьбе, ей надлежало ее защищать. Если же она сочувствовала делу, враждебному усадьбе, ей надлежало покинуть ее и обосноваться в другом месте — что, разумеется, немыслимо.
Шайна вспомнила Эльво Глиссама и улыбнулась. Сегодня, когда помещики улетели наказывать разбойников, Глиссам уговаривал ее уехать в Оланж и вступить с ним в брак, на что Шайна ответила бесцеремонным, почти рассеянным отказом. Эльво смирился с ее приговором без удивления и выразил намерение вернуться в Оланж как можно скорее. «Ну и ладно, — подумала Шайна. — Жизнь продолжается».
Она вернулась в дом. В кабинете еще горел свет: вечерняя беседа Джерда Джемаза и Кельсе затянулась. Шайна поднялась по лестнице в свою спальню, выходившую на западную веранду.
Шайна проснулась. В глубоком мраке ночи не было ни голосов, ни шорохов. И все же что-то разбудило ее.
Мягкий, тихий стук в дверь.
Шайна сонно выбралась из постели, прошла, спотыкаясь, к двери и распахнула ее. На веранде ее ждала высокая фигура — тень темнее ночи. Шайна мгновенно узнала гостя, и сонливость сняло как рукой. Она включила свет в спальне: «Джорджол! Что ты тут делаешь? Как ты сюда попал?»
«Я пришел к тебе».
Шайна в замешательстве выглянула наружу, на темную веранду: «Кто тебя впустил?»
«Никто, — Джорджол бесшумно усмехнулся. — Я взобрался по угловой колонне — как в старые добрые времена».
«Ты с ума сошел! Зачем ты это сделал?»
«Неужели не понятно?» — Джорджол уже подался вперед, очевидно намереваясь зайти в спальню, но Шайна выскользнула мимо него на веранду.
Глухая ночь, полная тишина. Усеянные белыми цветами гирлянды арабеллы, вьющейся по колоннам на крышу, распространяли приторное благоухание.
Джорджол подошел чуть ближе — Шайна отступила к балюстраде. В темноте можно было различить только дрожащие блестки отражений звезд в Коростельном пруду. Джорджол обнял Шайну за талию и наклонил голову, чтобы поцеловать ее. Шайна отвернулась: «Джорджол, перестань! Все это ни к чему. Совершенно не понимаю, зачем ты сюда явился. Уходи — так будет лучше для всех, честное слово».
«Ну что ты, что ты ломаешься? — шептал Джорджол. — Ты меня любишь, я тебя люблю: так всегда было, всю жизнь, и теперь нам уже никто не помешает!»
«Нет, Джорджол, все не так просто. Я не та, что была пять лет тому назад, ты тоже не тот».
«Да, мы не те, что прежде! Я возмужал, стал влиятельным человеком! Пять лет я страдал по тебе, мечтал о тебе, а с тех пор, как увидел тебя в Оланже, ни о чем другом уже не думаю».
Шайна с трудом рассмеялась: «Очнись, Джорджол! Уходи. Вернешься завтра утром — мы будем рады тебя принять».
«Ха! Меня выгонят! Мы теперь враги — разве ты забыла?»
«Что ж, тогда тебе придется исправиться и впредь вести себя хорошо. А теперь — спокойной ночи. Я пойду спать».
«Нет! — Джорджол говорил с горячечной серьезностью. — Послушай меня, Шайна! Уезжай со мной, живи со мной! Шайна, девочка моя дорогая! Тебе нельзя оставаться с напыщенными тиранами-помещиками, ты не такая! Отважная душа, живи со мной, на свободе! Мы — вольные птицы, мы будем счастливы, у нас будет все, чего ты пожелаешь, все, что есть в этом мире! Ты не помещица, здесь тебе не место — ты это знаешь лучше меня!»
«Джорджол, ты жестоко ошибаешься! Здесь мой дом, и я к нему привязана всем сердцем».
«Но ко мне ты привязана больше? Ты меня любишь? Скажи мне, Шайна, скажи, драгоценная моя!»
«Я не люблю тебя, совсем не люблю. Раз уж на то пошло, и люблю другого».
«Кого? Глиссама?»
«Конечно, нет!»
«Значит, Джемаза! Скажи! Так ведь?»
«Разве это не мое личное дело, Кексик?»
«Не зови меня Кексиком! — Джорджол напрягся, повысил голос. — И это не только твое дело, потому что ты мне нужна, я тебя хочу! Джерд Джемаз — твой новый любовник! Ты этого не отрицаешь. Значит, это так!»
«Нет у меня никаких любовников, Джорджол, ни новых, ни старых! И отпусти меня, пожалуйста!» — возбужденный Джорджол схватил ее за руки.
Джорджол хрипло шептал: «Прошу тебя, Шайна, дорогая моя, скажи, что это неправда, что ты меня любишь!»
«Мне очень жаль, Джорджол, но это правда, и я тебя не люблю. А теперь спокойной ночи. Мне пора спать».
Джорджол издал короткий противный смешок: «Что ты думаешь, я смирюсь с поражением? Вот так просто? Будто ты меня не знаешь! Я пришел забрать тебя, и заберу — ты уедешь со мной. Ничего, стерпится — слюбится. Смотри, не дерись, хуже будет!»
Шайна отпрянула, испуганная и растерянная, но пальцы Джорджола обхватили ее кисти железными тисками. Шайна набрала воздуха, чтобы закричать. Одна ладонь с длинными пальцами схватила ее за горло, другая, сжавшись в кулак, быстрым ловким движением ударила ее в солнечное сплетение — у Шайны потемнело в глазах, она задыхалась, колени ее подогнулись… Кто-то зажег фонари под навесом веранды. Шайна почувствовала суматоху быстрых движений; раздался низкий возглас, полный досады и смятения.
Пошатываясь, Шайна отступила на несколько шагов и прислонилась к стене. Джорджол лежал, согнувшись пополам, спиной к балюстраде. У него на бедре поблескивали ножны, из-за кушака выглядывала костяная рукоятка пистолета. Рука Джорджола дрогнула, потянулась к пистолету. Джерд Джемаз шагнул вперед, пнул Джорджола в руку — пистолет с тяжелым стуком откатился по настилу веранды. Шайна торопливо нагнулась и подобрала пистолет; лицо ее горело от смущения: неужели Джемаз все слышал?
Трое стояли без движения: бледный Джорджол, раздираемый противоречивыми страстями; мрачный, стреляющий глазами исподлобья Джемаз; Шайна, наэлектризованная отвратительно приятным волнением. Джорджол повернулся к Шайне — ей показалось, что в диковатом лице с округлившимися глазами она узнала мальчишеские черты Кексика.
«Шайна, милая Шайна! Ты уедешь со мной?»
«Нет, Джорджол, конечно нет! Об этом не может быть и речи. Я не ульдра, мне становится плохо при одной мысли о кочевой жизни».
