Я обнял ее. Что тут сказать? Мы крепко прижались друг к другу; Ясмин заливалась слезами, да и мне тоже хотелось поплакать немного. Так мы стояли неподвижно целых пять (или десять, или пятнадцать?) минут… Мимо проходили люди, старательно делая вид, что нас не замечают. Джо-Мама приоткрыла дверь, высунула голову и сразу же нырнула обратно. Через минуту, словно случайно просто полюбоваться на прохожих, которых почти не было на этой темной улице, выглянула Роки. Мне было наплевать. Я ни о чем не думал, ничего не чувствовал; просто прижимал к себе Ясмин, а она обвивала меня руками…
— Я тебя люблю, — наконец пробормотал я. Самые лучшие слова, если, конечно, произнести их в подходящий момент.
Мы взялись за руки и медленно побрели через весь Будайин. Казалось, что мы прогуливаемся, но некоторое время спустя я понял, что Ясмин куда-то меня ведет.
Почему-то я был уверен, что мне не захочется смотреть на то, что она желает продемонстрировать.
Труп был засунут в большой пластиковый мешок для мусора. Кто-то разбросал мешки, и тот, в котором лежала Никки, разрезали, так что она раскинулась прямо на мокрых грязных камнях, вымостивших узкий тупичок.
— Это ты виноват в том, что ее убили, — всхлипнув, сказала Ясмин. — Не очень-то ты старался ее найти.
Держась за руки, мы постояли молча, глядя на мертвую Никки. Я давно знал, что когда-нибудь увижу ее вот так — мертвой, засунутой в мусорный мешок. Думаю, знал это еще в самом начале, когда была убита Тамико и Никки что-то пыталась сказать мне по телефону.
Выпустив руку Ясмин, я встал на колени возле трупа. Никки была вся залита кровью, пламеневшей на фоне темно-зеленого мешка и серых замшелых камней мостовой.
— Детка, — сказал я, взглянув на застывшее лицо Ясмин, — наверное, тебе не очень полезно смотреть на все это. Может быть, позвонишь Оккингу, а потом отправишься домой? Я скоро вернусь.
Ясмин слабо махнула рукой.
— Я позвоню Оккингу, — мертвым голосом произнесла она, — но мне сегодня надо работать.
— Пошли Френчи ко всем чертям, — посоветовал я. — Мне хочется, чтобы ты провела ночь дома. Послушай, дорогая, побудь немного со мной.
— Ладно, — кивнула Ясмин, улыбнувшись сквозь слезы.
Главное, что мы не поссорились всерьез. Еще немного усилий — и наша любовь будет совсем как новенькая; может быть, станет даже крепче. По крайней мере, я на это надеялся.
— Как ты узнала, что она здесь? — спросил я нахмурившись.
— Тело нашла Бланка, — объяснила Ясмин. — Она ходит мимо, когда работает в баре. — Ясмин показала на дверь в глухой кирпичной стене, покрытой облупившейся серой краской.
Я кивнул и постоял немного, глядя, как Ясмин медленно бредет к ярким огням улицы. Потом снова повернулся к изуродованному телу Никки. У нее было перерезано горло, на запястьях и шее багровые отметины — следы ожогов, — порезы и колотые раны по всему телу. Убийца действовал с большим умением и затратил на Никки больше времени, чем на Тами или Абдуллу. Я уверен, что при осмотре судебный врач обнаружит также, что ее изнасиловали.
Одежда и сумка Никки тоже были засунуты в мешок. Я внимательно осмотрел все тряпки, но ничего не нашел. Достал сумку; для этого пришлось приподнять голову Никки. Ей нанесли страшный удар по черепу — волосы, кровь и мозг слиплись в единую отвратительную массу. Рассекли шею от уха до уха так глубоко, что голова едва держалась. В жизни не видел подобного зверства! Слегка очистив от мусора мостовую вокруг мешка, я осторожно уложил тело на растрескавшиеся камни. Потом отошел на несколько шагов, упал на колени и выблевал все, что съел за день. Я корчился, тело сводили спазмы, пока не заболели мышцы живота. Когда рвота немного унялась, я заставил себя снова подойти к телу и осмотрел сумку Никки. Два предмета, найденные там, заслуживали самого пристального внимания: медное изображение скарабея, которое я видел в доме Сейполта, и грубо сработанный модик, похожий на самоделку. Я положил находки в свою сумку, выбрал из наваленных вокруг мешков наименее вонючий и употребил его вместо молитвенного коврика, расположившись со всем возможным при данных обстоятельствах комфортом. Я вознес молитву Аллаху за душу Никки и стал ждать озарения.
— Ну ладно, — наконец тихо произнес я, оглядывая зловонный тупичок, где нашла упокоение и последний приют Никки. — Утром я подправлю себе мозги.
Мактуб. Пусть будет так. Решено.
Почти все мусульмане по природе своей подвержены суевериям. На пути к юдоли слез — земле, сотворенной Аллахом, — нас сопровождают всевозможные джинны, ифриты, чудища, ангелы и черти, шайтаны. Кроме того, существуют колдуны, обладающие очень опасным супероружием — таинственными силами, самая страшная из которых — сглаз. Люди с дурным глазом встречаются часто. Все это не значит, что мусульманская культура более иррациональна, чем какая-либо другая; каждая придумала свой фирменный набор невидимых враждебных сил, подстерегающих беззащитного человека. Обычно среди духов гораздо больше врагов, чем друзей или покровителей, хотя в различных Писаниях говорится о «несчетном ангельском воинстве» и тому подобном. Может быть, их всех посадили в кутузку с тех пор, как изгнали шайтана из рая. Не знаю.
Как бы то ни было, одно из суеверий, распространенных среди некоторых мусульман, особенно кочевых племен и прозябающих в дикости феллахов Магриба (родственников моей матери), — это обычай называть новорожденного младенца словом, обозначающим какое-нибудь несчастье или вообще что-то скверное, чтобы предохранить его от зависти злого духа или колдуньи. Мне однажды сказали, что так поступают во всем мире, даже в тех местах, где никогда не слышали о нашем пророке, да благословит его Аллах и да приветствует. Меня назвали Марид, что означает «больной», в надежде, что я не буду болеть. Вроде бы подействовало! У меня удалили воспаленный аппендикс несколько лет назад, но ведь это обычная, рутинная операция, и других проблем со здоровьем пока не было. Думаю, я обязан подобному везенью передовым методам лечения, применяющимся в наше время, изобилующее разнообразными чудесами, но кто знает? Хвала Аллаху, Милостивому, Милосердному, Повелителю миров… и так далее.
Я не был завсегдатаем больниц. Поэтому, когда очнулся, мне понадобилось немало времени, чтобы осознать, где я, а потом еще столько же, чтобы понять, как меня занесло в такое приятное место. Перед глазами расстилался лишь сероватый туман.
Я моргал и моргал, но глаза словно залепили песком, смешанным с медом.
Попытался поднять руку, прижатую к сердцу, чтобы потереть веки, но почувствовал страшную слабость: расстояние от груди до лица оказалось непреодолимым. Я снова моргнул и прищурился. В конце концов удалось разглядеть двоих субъектов в белых халатах, стоящих в ногах моей кровати. Один из мужчин — совсем молодой, чернобородый, с приятным звучным голосом, — держал больничную карту и инструктировал своего коллегу:
