Нервозность первых минут после внезапного нападения давно отступила, и, исследуя дверь, Багиров действовал спокойно, даже взвешенно, словно речь шла не о жизни и смерти.
Он понимал, откуда проистекает хладнокровие, но, вопреки жизненным привычкам, не протестовал против пробуждения своей второй личности.
Много лет он держал её в плену самоконтроля, понимая, что на Земле никто не поймёт молодого космодесантника с явно сорванной крышей, его могли лишь осудить за неадекватное поведение в обществе.
Поначалу ломка была трудной. Год он балансировал на грани сумасшествия либо самоубийства — после мрака космоса, холода крионических ячеек, простых и понятных взаимоотношений с ребятами из взвода земное общество показалось ему отвратительным, если не сказать больше.
Ему пришлось дважды войти в одну и ту же реку, он заставил себя сделать это, вопреки древнему утверждению о невозможности подобных попыток.
После выписки из госпиталя он понял, что окружающие его люди совершенно иные, не похожие на ребят из космодесанта. Он не брался судить, но остро чувствовал разницу. В обществе, в которое ему невольно пришлось влиться, не было даже намёка на единство, огромный мегаполис создавал лишь видимость общности миллиардов проживающих в нём людей, а на самом деле каждый был сам за себя, и, по большому счёту, всем им, за редким исключением, было наплевать на то, что где-то в глубоком космосе, за десятки миллионов километров от родной планеты, лежат в анабиозных ячейках молодые парни, которых выводят из состояния ледяного сна лишь затем, чтобы бросить навстречу смерти.
Они защищали Землю, рискуя и отдавая жизни, а здесь едва ли помнили о них.
Казалось, что между колыбелью человечества и дальним космосом пролегла незримая граница, некая зона полного морального отчуждения, и это являлось правдой.
Большинство граждан Земли твёрдо знали, что никогда не покинут родную планету, туда улетали либо избранные, либо изгнанные, в зависимости от обстоятельств, и в представлении рядового обывателя Марс, пояс астероидов и даже лунные города находились в ином, недоступном, а главное — ненужном им измерении.
Дальний космос редко и неохотно отпускал тех, кто пересёк его границы, и возвращение на Землю не казалось чудом, а граничило с наказанием.
Проблема заключалась в том, что к моменту своего ранения Багиров провёл два десятилетия на борту крейсера ВКС России и вернулся на совершенно незнакомую планету, где успело смениться целое поколение.
Что он увидел, что почувствовал на Земле?
Тотальное перенаселение, шикарные, по сравнению с тесными отсеками космического корабля, условия жизни, и странное, а порой и страшное равнодушие людей друг к другу, не оправданная ничем агрессия, когда пара неосторожно обронённых слов не обернётся шуткой и дружеским толчком в плечо — здесь бились насмерть, но по пустякам.
Какой выбор был у него четверть века назад?
Сломать систему он не мог, ломаться самому не хотелось, и он решил, что единственный способ выжить для него лично — это уйти от реальности, оставаясь при этом на незримой границе общественных связей.
Звучит немного сложно, но он привык к таким мысленным формулировкам, которые охватывали бы суть проблемы — так учили их, рядовых бойцов.
Логика, эрудиция, здравый смысл и честь — этого требовали от них в учебных центрах, где проходил жёсткий отсев кандидатов.
Уйти от реальности… Легко задумать, но трудно осуществить, и Багиров не раз обжигался, прежде чем нашёл себе «социальную нишу».
Инок был спрятан в глубинах души, отправлен в бессрочную ссылку на самое донышко памяти, а вместо него на свет появился Иннокентий Осипович, угрюмый и чудаковатый, но честный и исполнительный сотрудник Института археологии, который не чурался полевых работ, предполагавших трудный быт, тесный коллектив и кропотливый поиск частичек древности, чудом уцелевших под позднейшими наслоениями цивилизации…
И вот Инок вернулся…
Пришёл быстро и безболезненно, будто и не пропадал никуда.
Странно, но вместо закономерного в его ситуации отчаяния Багиров чувствовал облегчение, будто он освободился из плена.
Всё казалось предельно ясным, как и много лет назад. Либо у него хватит мужества, физических сил и профессионализма, чтобы выбраться отсюда, либо нет.
Третьего не дано, да и ни к чему. Только сейчас он честно признался самому себе, как смертельно надоели ему полутона, полумысли, ополовиненные чувства, где всё является сплошным компромиссом между порывами души и данностью бытия.
…Сидя на полу, он вскрыл индивидуальный запас, произвёл его ревизию и, проглотив две капсулы — одну пищевую, а вторую со стимулирующим препаратом общего действия, — решительно встал, направляясь к двери, ведущей в глубь загадочного комплекса.
Теперь его мысли обрели чёткую направленность, и Багиров, машинально принимаясь за привычную для него работу, впервые с момента обнаружения полости, глубоко задумался над её истинным смыслом.
Действительно, почва для размышлений была, причём весьма плодородная, но за стремительностью событий, когда одно открытие следовало за другим, не было времени остановиться и подумать — так ли всё однозначно, как подсказывал поверхностный осмотр артефактов?
Если это сооружение принадлежит древней марсианской цивилизации, то почему оно имеет форму и внутреннюю структуру, схожую со строением защитного бункера либо… космического корабля?
Последняя мысль обожгла своей правдоподобностью.
Курт был абсолютно прав, когда утверждал, что Марс уже достаточно исследован и на протяжении столетий первопроходцам не попадалось ничего, даже отдалённо напоминающего артефакты древней расы; более того, изучение осадочных пород выявило наличие простейших одноклеточных форм жизни, которые могли расцениваться как доказательства зачатков былой марсианской биосферы, но никак не её миллионолетней эволюции…
Нет ни культурного слоя, ни руин городов, погребённых под вулканическими породами, зато обнаружено несколько видов простейших организмов, к которым теперь можно смело добавить раздавленный скалами кибернетический механизм и это странное сооружение.
Такие следы вполне могли оставить люди, если бы программа освоения Красной планеты была оборвана на своей начальной стадии, когда на Марсе существовало лишь несколько глубоко эшелонированных, защищённых от внешней среды поселений, а над поверхностью планеты периодически распылялись специально выведенные формы простейших организмов, способных существовать в углекислотной среде, выполняя полезную работу по преобразованию атмосферы и мёртвых вулканических равнин.
