— Здесь так сыро! — поежилась Лена.
— Все ради колорита!
Я хотел сказать, что наши предки не могли столь варварски относиться, к картинам, как кажется Бельчеру, но в это время зазвучал сигнал тревоги.
Мы вбежали в зал, когда динамики сообщали о начале поиска. Ноэль Бельчер бесследно исчез несколько часов назад. По сведениям, он ушел на станцию «Королев» почти без всякого снаряжения. Полчаса назад вдоль. трассы прошел пылевой смерч.
Зал быстро опустел. Я немного замешкался, поискав глазами Лену. Она о чем-то говорила с ареологом Зарастровым. Марк, успевший узнать подробности, подбежал ко мне:
— Отколол номер этот Бельчер! Все вездеходы уже ушли на плато. Можешь не торопиться, Петр, машин больше нет. Лучше подождать здесь, думаю, его скоро найдут.
Мы ждали до утра. То и дело поступали сообщения, однообразные и лаконичные: «Ничего нового». Рано утром вернулась группа, ушедшая первой, и мы с Марком заняли места в вездеходе. Мы рыскали по пустыне больше суток, но бесполезно — после смерча пустыня выглядела будто подметенная гигантской метлой. Другие группы тоже вернулись ни с чем. Очевидно, Бельчер попал в пылевую бурю и погиб в песках. Поиски продолжались еще неделю. Я в них не участвовал, потому что два дня спустя вылетел рейсовым «Аметистом» на Землю…
Итак, Бельчер. Бельчер — ареолог, открывший море под Теплым Сыртом. Бельчер — художник, придумавший Карнавалы. И этот Бельчер с какой-то целью нарисовал несуществующее явление, а почта выпустила марки с его картинами и снабдила их нелепым названием «Миражи»…
И все же, когда марки вновь оказались у меня перед глазами, сила их художественной убедительности заставила меня задуматься, Бельчер постигал мир как художник, я же — как человек науки, и кто знает — может быть, именно в этом и заключалась загадка миражей? Была у меня действительно твердая уверенность, что все оптические иллюзии и аномалии Марса мне известны? Пожалуй, теперь я не смог бы ответить однозначно И помочь мне мог только один человек — Зацепин.
Я не видел Зацепина лет десять, с того дня, когда принял у него экзамен по квантовой оптике. Уже тогда, на пятом курсе Ашхабадского университета, Зацепин был признанным теоретиком. Академиком он стал, когда я бросил преподавание и перешел на более спокойную работу в лабораторию телескопостроения.
Зацепин жил в Киеве. Когда меня соединили с его кабинетом, был поздний вечер. Зацепин работал, но, узнав меня, отложил бумаги. Первые несколько минут мы топтались на месте, вспоминая эпизоды из университетской жизни, а затем я перешел к цели своего звонка.
Я рассказал о встрече с Яношем, о марках, о замечательном мастерстве художника. Зацепин слушал внимательно. Потом, придя к какому-то решению, удовлетворенно улыбнулся. Марки он просмотрел без особого удивления.
— Интересная история, — сказал он. — Бельчер мог ведь изобразить и то, чего не видел. Фантастические пейзажи сейчас в моде. Вы были на выставке Монтеля?
— Это другой случай, Андрей. Все равно как если бы вы обнаружили на знакомом до одурения письменном столе машину непонятной конструкции и неизвестного назначения…
— И тем не менее я настаиваю на своей версии. Это фантазия Бельчера. Миражи на Марсе действительно невозможны, и вы, Петр Николаевич, знаете это не хуже меня. Разреженный воздух, холодная и равномерно прогретая атмосфера, отсутствие водных массивов, чтобы в таких условиях появились миражи! Да на Марсе самая тривиальная атмосферная рефракция почти равна нулю…
— Девять и шесть десятых секунды на линии горизонта, — машинально уточнил я.
— Вот видите! Нет, миражи — фантазия Бельчера!
— Но неужели вы допускаете, что может, к примеру, появиться марка «Бронтозавры на Крещатике»? Кто-то нарисует, а Союзная почта выпустит?
— Было бы любопытно… Миражей на Марсе нет, фантазию Бельчера вы не признаете. Остается одно: покопаться в архивах почты.
— В архивах нет данных о Бельчере. Хранятся лишь дубликаты блоков.
— Это осложняет дело.
— Но в Союзной почте работало много людей, которые могут помнить эту историю.
— Вы хотите их найти?
— Согласитесь, это единственная возможность что-то узнать
— Вы хотите лететь на Марс? — спросил Зацепин.
Вопрос застал меня врасплох. На Марс? Три десятилетия я избегал любого упоминания об этой планете, и вот — лететь? Вновь ворошить воспоминания, которые и сейчас вызывают боль?
И неожиданно я услышал свой голос:
— Да, хочу.
Рейсовый «Глетчер» шел к Марсу трое суток. Я выбрал каюту с круговым обзором в носовой части корабля. Я был похож на беглеца: явился к рейсу почти без багажа, редко выходил из каюты, сторонился пассажиров. Впрочем, я и был беглецом. Решение лететь пришло неожиданно, и я боялся спугнуть его. Боялся, что, оставшись на Земле еще на день, откажусь от своего плана…
Сразу после разговора с Зацепиным я вылетел в Москву и взял билет на первый уходивший к Марсу, корабль Единственное, что я успел сделать до отлета, это послать фотограмму Марку Колкеру, Марс, Эолида, поселок Эмпанарис. Я не был уверен, что фотограмма найдет адресата. Наша переписка с Марком угасла несколько лет назад, но он был единственным человеком на Марсе, которому я мог сообщить о своем приезде. К тому же, Марк отлично знал историю освоения Марса, его память могла оказать мне неоценимую помощь…
…Колкер никогда не был гурманом, но кофе по-марсиански не переставал восхищать его и сейчас, на седьмом десятке. Мы сидели на застекленной веранде его маленького «ранчо», потягивали темную жидкость, обжигавшую рот, и смотрели, как над поселком Эмпанарис клубится красная мгла.
Поначалу наша беседа напоминала абстрактный диалог из пьес Крейна: перечислялись имена, даты, корабли, далекие земные города. Марк был весь в прошлом, первые впечатления застыли в нем навеки.
Когда чашки опустели и ритуал воспоминаний был закончен, я отважился на откровенный разговор.
Я начал издалека, но рассказ неожиданно оборвался, когда марки оказались в руках Колкера. Он сказал:
— Павлов поставил памятник собаке, Пастер — кролику, а эти марки, как ни странно, — памятник болезни… Покойный Зюсмайер назвал ее «мнемофантомом».
— Болезнь, — повторил я, теряя душевное равновесие и чувствуя, что превращениям марок не будет конца.
— Эпидемия вспыхнула вскоре после того, как ты улетел на Землю, — продолжал Марк. — Это была единственная вспышка, больше мнемофантом не появлялся. И первым пострадал Бельчер, отсюда эти сюжеты.
— Позволь, — сказал я, — значит, мнемофантом — просто галлюцинация?
