По его металлу ползла рыжая муха с синими глазами. В углу сидел и смотрел на все дальнозоркий паук.
— Итак, Марина, что ты скажешь по этому случаю, а? — Бабушка взглянула на Танину маму.
— Он славный мальчик, он мне нравится.
— Я только что с луга, купала ноги в росе. Моему флебиту это помогает лучше гормонов. Я их увидела там и точно знаю — он светится насквозь. Он кисейка!.. Слушайте.
Бабушка вынула из кармана платья свою записнушку и стала читать вслух, отставя ее подальше, на расстояние четкого зрения.
«19 июля. Подозрительное волнение в Т. По лицу проходят красные токи. Ясно, она влюблена — разузнать.
21 июля. Плохо ест, в глазах мечта, на молодых людей не смотрит. Подозрительно.
24 июля. Голос в комнатке. Посмотрев в отверстие, обнаружила прозрачную личность, влюбленную в Т. Слава богу, она безопасна. Следить».
Папа покашлял и спросил:
— Прозрачную? Это фигурально?
Ему не ответили, а мама всплеснула руками:
— Боже мой, как это чудесно! Он любит ее только душой. Духовная любовь в этом плотском мире.
— Не говори глупости, Марина, — отрезала бабушка.
— А скажите, эта бесплотная личность… он… бросил нашу девочку? — осведомился папа и стал нервно потирать лысину.
— Да что ты! Он ее любит, в этом и зло.
Папа чихнул и вытер нос салфеткой. Забормотал:
— Ничего я теперь не понимаю. Отстал. Духовно, бесплотно… это модно? Простите, мамы, я пойду и выпью валерьянки.
— Ступайте, Борис, и прилягте на половину часа. — Бабушка выдвинула челюсть. — Видите ли, милая моя дочь, я хочу… я поклялась умереть прабабушкой. Да, — говорила она сквозь зубы, — да, ты знаешь, у меня идеальный характер, я все сделаю как надо. Я настаиваю, чтобы эти бесплотники знали свое место и не лезли к девушкам. Я хочу иметь правнуков! Слышите вы, глупая, восторженная и нелепая женщина?..
Бабушка ударила кулаком. Чашки подпрыгнули. Зеленая муха взлетела, попала в паутину и зазвенела.
Таня задержала дыхание. Она все увидела — был резкий, безжалостный свет.
На что походило? Да, на их костер в поле.
Она вспомнила откатившийся уголек: он пускал тонкую и долгую струйку дыма. Она тянулась вверх, колеблясь, и где-то там, высоко, рассыпалась на молекулы.
Так случилось и здесь — на цветке тлел уголек, король-бабочка. Махаон.
И к нему вдруг — струйкой дыма — потянулось тело Сигурда и мягко, беззвучно вошло, исчезло… Таня задержала вскрик, прижав рукой губы.
Бабочка же снялась и полетела.
Тень ее бежала по траве. Таня заметила, что она круглая, и догадалась, что это тень самого солнца.
…Быстрее, быстрее!.. Луг поворачивается внизу. От него идут теплые земляные потоки, подкидывают, толкают (луг косо уходит вниз).
И зелено, зелено кругом, и сигналят цветы. Они зовут. Бабочку звали присесть поздние ромашки, звало «татарское мыло», звали все, отовсюду…
Сигурд поднялся выше, выровнял плоскость крыльев и скользнул над сидящим в тени бабочколовом. Тот вскочил — огромнейшая фигура с жадными глазами. Они — две круглые блестящие стекляшки.
Он рыкнул — прокатился по лугу недолгий гром.
Он вскинул сачок — тот со свистом ушел высоко в небо.
Страх поселился в Сигурде, веселость и страх. Он стал работать крыльями, поднялся высоко, высоко. И спланировал вниз, и уже нетерпеливо, на высоте кустов, полетел к белому платьицу Тани.
А позади громко топало и пыхтело. Сигурд летел тихо, чтобы оно не отстало, не потеряло пыл охоты. И Таня сжалась, когда бабочку смял удар сачка. Он прихлопнул и вдавил ее в промежуток мелких березовых кустиков.
— Есть! — вскрикнул бородач и нагнулся, запустил руку в траву.
— Что вам, собственно, надо, молодой человек?
Из травы поднялся Сигурд в виде небольшого и морщинистого старичка в костюме-тройке. Бородач стал пятиться.
— Простите, — сказал бородач и подтянул штаны. — Простите, что-то с глазами.
— Полежать не дадут, поспать не дадут, — негодовал Сигурд.
— Солнце, знаете, ничего и не видишь.
Бородач отходил, оглядываясь. Погрозил кулаком, повернулся и побежал.
— Почему ты не смеешься? — спросил Сигурд.
Таня молчала. Она щипала травинки и кусала те их части, что были воткнуты в основу стебельков. Они были как салат без сметаны — трава с простым травяным вкусом и запахом. И только.
«Он воздух, он мираж, я его сама придумала».
— Таня, вы расстроены чем-то?..
— Нет, не то… Скажи, если меня оскорбят или… Ты заступишься за меня? Ударишь нахала?
— Чем я его ударю? — спросил Сигурд. — Я дым, клубок молекул, сочетание еще не разведанных свойств материи. Я не могу ни обнять, ни защитить. Я ничто в обычном понимании. Сила моя в этом мире овеществляется в других и другими. Товарищами, машиной, шефом. Ты расстроена?
— Глупости, Сигурд, я прошу прощения.
— Это я должен просить прощения.
Корова подошла и смотрела на них, вздыхая. Нос ее был черный и мокрый. Она лизала его шершавым языком.
— Хочешь, я узнаю, что сейчас чувствует эта корова? — спросил Сигурд.
— Я знаю. Она хочет, чтобы ее подоили, — сказала Таня. — Мне пора домой. Не провожай, я сама…
На веранде гудела из угла в угол оса с золотым животиком. Но, может быть, это просто осовидная хитрая муха.
Хитрая!.. Бабушка пригрозила пальцем и велела прогнать муху.
— Почем я знаю, что это не твой чудак, — сказала бабушка Тане. — Прилетел и слушает. Проныра!
Таня обиделась.
— Что вы, бабушка, он не такой.
— За себя ручайся, деточка, только за себя, и то здраво подумав. Вот и Пеструха сегодня на меня как-то странно посматривает и яйцо мне не снесла. А снесет, то как его будешь есть? Почем я знаю, может быть, Пеструха — это тоже он.
Таня взяла полотенце и выгнала осу. Пришлось вытаскивать из угла домашнего паука и садить его за дверь.
Котенок сидел на полу и смотрел на них большими серыми глазами.
— Убери и его, — требовала бабушка. — Очень у него глаз сообразительный. Наверное, твой…
Таня взяла мягкого котенка под локотки (тот запел) и унесла. Посадила в траву, и серый занялся вылавливанием травяных бабочек.
Таня вернулась и услышала бабушкины слова. Она, вздыхая, говорила маме:
— А попробуй откажи? Как подумаю о нашей кухне, где и окно-то не закрывается и форточку твой благоверный не починил толком, сердце обмирает. Так и обливается кровью, так и обливается. Я сама в детстве, разозлясь, сажала мух в бабушкины пироги. Садись, Татьяна! — Бабушка указала на стул. — Садись, слушай и мотай на ус. Ты уже не маленькая, в восемнадцатом веке в твоем возрасте детей имели. Мать тебе ничего доброго не скажет, уж слишком романтична. И все оттого, что я, будучи в интересном положении, читала Карамзина — «История Государства Российского». И всего-то один том! Мы же с тобой, надеюсь, люди трезвые и здравомыслящие.
