Ткнув пальцем в ее твердую маленькую грудь и нечаянно сдернув лифчик, Скотт с неподдельным удивлением и даже чуть-чуть строго спросил:
— А зачем это ты носишь лифчик?
Кукла отрешенно глядела на него.
— Ресницы из целлулоида, ушей нет; плоская, как доска, — заметил он совсем уж бестактно.
А она все так же молча таращила на него невидящий взгляд.
Позже, извинившись перед своей новой подругой за грубое поведение, Скотт рассказал ей историю своей жизни. В полумраке спальни она терпеливо внимала его словам, как и прежде, уставившись на него голубыми стеклянными глазками и сладострастно поджимая безжизненные губки как бы в предвкушении несбыточного поцелуя.
Поздно вечером он уложил куклу на кровать и вытянулся рядом с ней. Она тут же заснула. Скотт повернул ее на бок.
— Спи, — прошептал он, обвив вокруг нее руку и прижавшись к прохладной, сделанной как будто из гипса ноге. Бедро куклы больно упиралось ему в живот. Скотт перевернул новую подругу на другой бок и, снова прижавшись к ней, обнял за талию.
В полночь он вскочил как ужаленный и непонимающим взглядом уставился на чью-то гладкую голую спину, лежащую рядом с ним, на желтые волосы, завязанные в хвостик красной ленточкой. Сердце его готово было выпрыгнуть из груди.
— Кто ты? — шепотом спросил Скотт и, не дождавшись ответа, дотронулся до твердого, холодного тела.
Вспомнил!
Рыдания сотрясли его грудь.
— Почему ты ненастоящая? — спрашивал он. Но соседка безучастно молчала. Скотт зарылся лицом в ее мягкие льняные волосы и, крепко сжав ее в объятиях, вскоре уснул.
Сидя на холодном песке, он бессмысленно глядел на руку куклы, торчащую из громадной картонной коробки. Это она навеяла на него воспоминания.
Скотт моргнул и огляделся. Как давно все это было! Уже и не вспомнить. Много важнее определить, как долго он тут грезил. Но как узнать это? Луч света все еще пробивается через окно.
Он опять заморгал и огляделся.
Больше нельзя сидеть в бездействии. Если начнет темнеть, ему уже ни за что... И мысли смешались.
Вот, вот оно — каких еще искать доказательств? Достаточно того, что он не смог закончить эту мысль. В темноте ему ни за что не убить паука, у него не будет ни единого шанса на победу. Но почему же рассудок не смог завершить мысль? Да потому, что она вселяла в Скотта ужас. Почему же тогда он не уходит? А к чему? Ему надо все обдумать, во всем разобраться. Пусть будет так. Держа копье в побелевших от напряжения руках, Скотт поджал губы.
Так или иначе, паук стал для него неким символом — символом чего-то ненавистного, с чем ему никогда уже не смириться. А поскольку он обречен, то почему бы не попробовать сразиться с этим чем-то?
Нет, все не так просто. Есть еще что-то. Возможно, неверие в то, что завтра он исчезнет. Но разве не так же относятся к смерти? Какой нормальный человек будет всерьез думать о смерти? Нормальный? А что значит «нормальный»? И Скотт закрыл глаза.
Чуть позже он торопливо встал, и в виски ему ударила кровь. Завтрашнее исчезновение не имеет никакого отношения к происходящему в данную минуту. А если и имеет, то он закроет на это глаза. Он живет настоящим моментом. И в настоящий момент решает, что если и умрет, то только вместе с пауком. На этом Скотт, пресытившись раздумьями, и порешил.
На деревянных от усталости и напряжения ногах он двинулся дальше по песку. «Куда ты идешь?» — пронеслось в голове. Ответ был только один: «Иду на паука и...»
«И что дальше?» — последовал безмолвный вопрос.
Скотт вздрогнул и застыл на месте. Что он может сделать? С чем выйдет против семиногого гигантского паука, который больше его в четыре раза? На что годится его маленькая булавка?
Не шевелясь, он глядел на погруженную в тишину, будто вымершую пустыню. Ему нужен четкий план действий — и чем быстрее, тем лучше. Опять хочется пить. Нельзя терять ни секунды.
«Ладно, — подумал Скотт, пытаясь совладать с подкрадывающимся страхом. — Ладно, посмотри на паука как на крупного хищного зверя, которого надо убить. Что делают охотники, когда хотят убить такого зверя?»
Ответ пришел почти мгновенно: «Западня. Паук свалится в нее и...»
Булавка! Булавка, торчащая, как длинный острый кол!
Сняв с плеча лассо, он схватил копье и, действуя им как лопатой, быстро начал разрывать песок.
Через сорок пять минут западня была готова.
Обливаясь потом, подрагивая от напряжения, Скотт стоял на дне ямы, оглядывая ее отвесные стены. Не будь у него нитки, он сам навсегда остался бы в этой западне. Немного отдохнув, он закрепил копье, чуть наклонив его, острием вверх, утоптал влажный песок вокруг и выбрался наверх.
Почему-то на него сразу же навалились сомнения. А вдруг не выйдет? Что, если паук взбежит по песку так же легко, как по твердой стене? А что, если он не наколется на булавку? Или выпрыгнет раньше, чем коснется острия? Тогда Скотт окажется безоружным. Может, лучше, как в тот раз, в картонке, держать копье самому и ждать, пока паук, прыгнув, напорется на него всем своим весом? Нет, сейчас так не получится: он, Скотт, слишком мал и удар опрокинет его. А эти ужасные ощущения, когда громадная черная лапа царапала его! Он не сможет устоять. А зачем стоять здесь?
Ответа не было. И еще одно: чем накрыть западню, когда паук окажется в ней? Может, просто засыпать его песком? Нет, на это уйдет слишком много времени.
Скотт отправился на поиски подходящей крышки и после долгих блужданий наконец нашел и оттащил к яме кусок картона, ширины которого было достаточно, чтобы закрыть западню.
Вот так-то. Он заманит сюда паука и, когда тот напорется на булавку, надвинет картон на яму и будет сидеть на нем, пока не убедится в том, что гадина сдохла.
Скотт облизнул губы.
Другого способа нет.
Он постоял несколько минут, успокаивая дыхание. И, хотя еще чувствовал усталость и тяжело дышал, пошел, озираясь, по пустыне. Скотт знал, что любая задержка может уничтожить его решимость.
Паук, должно быть, в паутине. Вот где его можно найти. Скотт шел осторожно, размеренным шагом, тревожно оглядываясь по сторонам и чувствуя неприятную тяжесть в желудке, словно там вдруг оказался холодный камень.
Он беззащитен без булавки. Что, если паук отрежет его от западни? Резко выдохнув, Скотт попытался избавиться от давления в животе. «Нет, нет, — отчаянно твердил он себе, — я не допущу этого».
Неожиданно раздавшееся потрескивание (дом медленно оседал) заставило Скотта вздрогнуть. Тело его напряглось, и он ускорил шаги.
Темнело. Он уходил все дальше и дальше в пески от света в окне. От судорожного, как бы испуганного дыхания грудь вздрагивала. Это были повадки «черной вдовы», — от природы хитрая и скрытная, она плела свою паутину только в темных, глухих углах.
