Господин Шнак, остановившийся как раз перед одним из таких столбов, с величайшим удивлением прочел: «Частное владение. Входить строго воспрещается!»
Частное владение в этих далеких краях представляло собой нечто необыкновенное. На солнечном побережье Средиземного моря или на более туманных берегах океана в этом не было бы ничего удивительного. Там частные поместья не редкость. Но здесь, на берегу Ледовитого океана!.. Какую пользу мог извлечь чудак владелец из своей каменистой и бесплодной земли?
Но Шнаку не было до этого никакого дела. Нелепость или нет, но дорогу ему преграждало частное владение, и об это препятствие, хотя и чисто морального свойства, разбился его порыв. Официальный делегат обязан уважать принципы, на которых зиждется цивилизованное общество. А неприкосновенность частного жилища — аксиома, принятая всеми.
Владелец участка, кстати, постарался восстановить эту аксиому в памяти тех, кто склонен был бы о ней забыть. «Входить строго воспрещается!» — гласили объявления на трех языках.
Господин Шнак растерялся. Остановиться здесь — казалось ему немыслимым. Но нарушить права чужой собственности, презрев все общепринятые божеские законы…
Ропот, усиливавшийся с каждой минутой, послышался в хвосте колонны и, нарастая, докатился до ее головы. Последние ряды, не зная, чем вызвана остановка, протестовали против нее со всей силой своего нетерпения. Но и узнав, в чем дело, они не удовлетворились подобным объяснением. Недовольство возрастало с каждой минутой, и вскоре поднялся неистовый шум. Все старались перекричать друг друга.
Навеки, что ли, они застряли перед этой оградой? Неужели, проделав путь в тысячи и тысячи миль, они, как бараны, остановятся перед какой-то несчастной проволокой? Владелец участка не мог ведь тешиться безумной надеждой быть собственником не только земли, но и метеора? У него, следовательно, не было никаких оснований отказать в разрешении пройти через его владения. А если он и откажет дать разрешение, — что ж, дело простое: надо будет взять его самим.
Воздействовал ли на господина Шнака бурный поток аргументов? Одно можно сказать: его принципы поколебались. Как раз перед ним оказалась небольшая калитка, державшаяся на простой веревочке. Господин Шнак перочинным ножом перерезал веревочку и, не задумываясь над тем, что это вторжение на чужой участок превращает его в самого обыкновенного взломщика, проник на запретную территорию.
Вся толпа, — одни, перелезая через проволоку, другие, ворвавшись в калитку, — хлынула за ним. В несколько минут трехтысячная масса людей, возбужденная многоголосая ватага, шумно обсуждавшая неожиданное происшествие, затопила «частное владение».
Но внезапно, словно по волшебству, наступила тишина.
В сотне метров за оградой перед глазами ворвавшихся неожиданно выросла небольшая дощатая хижина, до сих пор скрытая неровностями почвы. Дверь этого жалкого жилища вдруг распахнулась, и на пороге появился человек самого странного вида.
— Эй, вы, там! — хриплым голосом закричал он, обращаясь к ворвавшимся на чистейшем французском языке. — Не стесняйтесь! Продолжайте в том же духе! Будьте как дома!
Господин Шнак понимал по-французски. Поэтому он и остановился как вкопанный, а за ним остановились и все остальные туристы. Три тысячи пар глаз с одинаковым удивлением впились в дерзкого оратора.
в которой Зефирен Ксирдаль проникается все возрастающим отвращением к болиду, и что из этого проистекает
Удалось ли бы Зефирену Ксирдалю, если бы он оказался в одиночестве, без особых приключений добраться до места назначения? Возможно, что и так. Всякое ведь на свете бывает. Но если биться об заклад, то благоразумнее было бы поставить на противоположную возможность.
Как бы там ни было, но биться об заклад по этому поводу никому не пришлось. Счастливая звезда Ксирдаля поставила его под охрану ментора, практичность которого уравновешивала бурные фантазии взбалмошного оригинала. Зефирен Ксирдаль поэтому остался в неведении относительно трудностей дальнего пути, грозившего немалыми осложнениями, — господину Лекеру удалось обставить это путешествие так, что оно могло показаться проще загородной прогулки.
В Гавре, куда экспресс в несколько часов доставил обоих путешественников, они были с редкой учтивостью приняты на борт великолепного парохода, который сразу же, не дожидаясь других пассажиров, отвалил от берега и вышел в открытое море.
«Атлантик» и в самом деле был не пакетботом, а яхтой водоизмещением в пятьсот или шестьсот тонн, снаряженной Робером Лекером и находившейся в их полном распоряжении. Учитывая значение поставленных на карту интересов, банкир нашел целесообразным обеспечить за собой средство сообщения, связывающее его со всем цивилизованным миром. Огромная прибыль, уже полученная им от спекуляции на акциях золотых приисков, позволяла ему проявлять поистине царский размах, и он закрепил за собой право на этот корабль, выбранный для него в Англии как лучший среди сотни других.
«Атлантик», построенный по заказу лорда-миллионера, был рассчитан на максимальную скорость. Стройный, удлиненной формы, он мог, под напором своих машин в четыре тысячи лошадиных сил, развить скорость свыше двадцати узлов. Именно это достоинство «Атлантика» и прельстило господина Лекера при выборе корабля. Он считал, что при определенных условиях оно может сыграть немаловажную роль.
Зефирен Ксирдаль не выразил ни малейшего удивления, найдя в своем распоряжении целый корабль. Возможно, правда, что он и не заметил такой подробности. Не произнеся ни слова, он поднялся по сходням и расположился в своей каюте, не сделав ни малейшего замечания.
Расстояние от Гавра до Упернивика составляет примерно восемьсот морских миль. «Атлантик», идя полным ходом, мог покрыть это расстояние за шесть дней. Но так как господину Лекеру незачем было торопиться, плавание продолжалось двенадцать дней, и в Упернивик они прибыли лишь вечером 18 июля.
За все эти двенадцать дней Зефирен Ксирдаль почти не раскрывал рта. Напрасно господин Лекер пытался за столом, где они по необходимости встречались, разговориться о цели их путешествия. Ему ни разу не удалось добиться ответа. Сколько Лекер ни толковал о метеоре, его крестник не отвечал, будто совершенно забыв о нем, и ни искорки мысли не загоралось в его тусклом взгляде.
Ксирдаль в эти дни был сосредоточен «внутри себя». Он был занят решением других задач. Но каких? Он никого не посвящал в свои размышления. Но они, должно быть, касались моря: стоя то на носу корабля, то на корме, Ксирдаль целыми днями не сводил глаз с морских волн. Возможно, что он в уме продолжал свои изыскания, относившиеся к особенностям поверхностного натяжения, о которых он так давно на Парижском бульваре заговаривал с рядом прохожих, полагая при этом, что беседует с Марселем Леру. Не исключено также, что сделанные им в те дни выводы послужили основой изумительным изобретениям, которыми ему суждено было позже удивить мир.
