Это было жалкое зрелище!
Теперь, в течение столетий, вся деятельность пятидесяти поколений людей будет бессмысленна. Именно разрушительная сила их самих привела к нынешнему печальному состоянию. Миллионы уходили в небытие за миллиардами, разрушая блестящую металлическую поверхность планеты и обнажая почву, которая не видела солнца вот уже целое тысячелетие.
Окруженные механическими совершенствами, произведенными человеческими усилиями, промышленными чудесами, которые создало свободное от тирании окружающей среды человечество, они возвращались к земле. На огромных пустых транспортных магистралях теперь росли пшеница и кукуруза. В тени башен паслись овцы.
Но Неотрантор существовал — планета-задворки, погруженная в тень могучего Трантора, — пока императорская семья, с замирающим от страха сердцем, не бросилась сюда, как в последнее убежище, обгоняя пожары и пламя Великого Разбоя, и оставалась здесь до тех пор, пока ревущая волна восстания не пошла на убыль. И здесь, в каком-то призрачном великолепии, они правили мертвыми останками Империи.
Галактическая Империя состояла из двадцати сельскохозяйственных миров!
Дагоберт IX, лидер двадцати миров непокорных помещиков и угрюмых крестьян, был Императором Галактики, Властителем Вселенной.
Дагоберту IX было всего двадцать пять лет в тот проклятый день, когда он вместе со своим отцом прибыл на Неотрантор. Его глаза и мысли еще были затуманены славой и мощью Империи того времени. Но его сын, который однажды должен будет стать Дагобертом X, родился уже на Неотранторе.
Он знал только эти двадцать миров.
Открытая машина Джорда Коммасона была самой красивой машиной такого типа на всем Неотранторе — неоспоримо. Это никак не было связано с тем фактом, что Коммасон был самым крупным землевладельцем на Неотранторе. Но последнее сыграло свою роль. В юности он был другом и злым духом молодого Наследного Принца, настойчиво сопротивлявшегося властному контролю Императора средних лет. А сейчас он был другом и злым духом средних лет Наследного Принца, который полностью властвовал над старым Императором и ненавидел его.
Итак, Джорд Коммасон в своей машине, инкрустированной перламутром и золотом, не нуждавшейся в другой идентификации ее владельца, объезжал земли, принадлежавшие ему. Тысячи золотых, колышущихся, протянувшихся на километры полей пшеницы, принадлежавших ему; огромные богатства зернохранилищ, принадлежавших ему; фермеров, арендаторов и механизаторов, принадлежавших ему. И мудро решал свои проблемы.
С ним был только его изнуренный, высохший шофер, осторожно ведущий машину, преодолевая порывы ветра и улыбаясь.
Джорд Коммасон говорил ветру, открытому пространству и небу:
— Ты помнишь, Инчни, что я тебе сказал?
Редкие седые волосы Инчни растрепались на ветру. Он широко улыбнулся беззубым ртом, и его тонкие губы стали еще тоньше, вертикальные морщинки на его щеках сделались еще глубже, как будто он скрывал сам от себя какой-то важный секрет. Он шепотом прошепелявил сквозь оставшиеся зубы:
— Я помню, сэр, и я думаю об этом.
— И что же ты надумал, Инчни? — В вопросе послышалось нетерпение.
Инчни вспомнил, что он когда-то был молодым и красивым, и лордом на Старом Транторе. Инчни вспомнил, что на Неотранторе он стал безработным стариком, жившим от милостей Сквайра Джорда Коммасона, и платил за это своей проницательностью. Он тихонько вздохнул.
И снова прошептал:
— Очень выгодно распоряжаться гостями из Фонда. Особенно, сэр, если они прилетели всего с одним кораблем и если среди них всего один человек, способный сражаться. Им рады?
— Рады? — повторил Коммасон мрачно. — Возможно, но эти люди — маги, и они могут быть всесильны.
— Фью, — присвистнул Инчни, — расстояния скрывают правду. Фонд всего лишь планета. Ее граждане всего лишь люди. Если вы выстрелите в них, они погибнут.
Инчни вел корабль по заданному курсу. Река блестящей лентой серебрилась внизу. Он снова пробормотал:
— А они ничего не говорят о человеке, который будоражит все миры на Периферии?
В Коммасоне внезапно пробудились подозрения:
— Что ты знаешь об этом?
С лица шофера исчезла улыбка.
— Ничего, сэр. Так, просто спросил.
Сквайр недолго раздумывал. Он сказал с грубой прямолинейностью:
— Ты никогда не задаешь вопросы просто так. И твой метод получения сведений скоро затянет петлю на твоей костлявой шее. Но так и быть! Этого человека зовут Мул, и один из его подданных был здесь несколько месяцев назад по делам. Сейчас я жду другого… с выводами.
— А эти пришельцы? Разве это не те, кого вы ждете?
— У них нет тех документов, что нужны.
— Передавали, что Фонд захвачен…
— Я тебе такого не говорил.
— Так передавали, — спокойно продолжал Инчни. — А если это так, то они могут бежать от уничтожения. И их можно задержать для человека Мула — из дружеских побуждений.
— Да? — Коммасон заколебался.
— И, сэр, так как хорошо известно, что друг завоевателя является того лишь его самой последней жертвой — это будет только средство честной самозащиты. Ведь есть же такие вещи, как психодетекторы, а здесь у нас — четыре мозга из Фонда. А о Фонде можно узнать много чего полезного, и почти столько же о Муле, и тогда дружба с Мулом будет немного не такой… всепоглощающей.
Коммасон в тишине верхних слоев атмосферы с дрожью вернулся к своей первой мысли:
— Но что если Фонд не пал? Что, если все репортажи — это ложь? Ведь говорят — заранее предсказано, что он не может пасть.
— Мы уже прожили век прорицателей, сэр.
— И все же, если он не пал, Инчни? Посуди сам! Если он не пал. Мул обещал мне… — Он понял, что хватил через край, и пошел на попятный: — То есть он хвастался. Но похвальбы — это ветер, дело — вот что важно.
Инчни беззвучно засмеялся:
— Дела кажутся важными, пока за них не возьмешься. Едва ли чем Фонд с конца Галактики больше, чем просто пугало.
— Но есть еще Принц, — пробормотал Коммасон почти про себя.
— В таком случае он заодно с Мулом, сэр?
Коммасон не смог скрыть своего негодования:
— Не совсем. Не так, как я. Но он становится все более диким, все больше выходит из-под контроля. В нем сидит демон. Если я захвачу этих людей, а он отберет их для своих целей? У него хватит на это проницательности. Я еще не совсем готов ссориться с ним. — Он нахмурился, и его тяжелые щеки раздраженно обвисли.
— Я видел вчера этих незнакомцев несколько минут, — вдруг не к месту сказал седой шофер. — Она странная женщина — эта темноволосая. Она держится так же свободно, как мужчина, и ее странная бледность совсем не соответствует темному блеску волос. — В его хриплом шепоте почувствовалось почти теплота, и Коммасон повернулся к нему с удивлением. Инчни продолжал: — Принц, наверное, не сможет противостоять разумному компромиссу при всей проницательности. Вы сможете не беспокоиться, если оставите ему девушку.
