Вначале она слушала, что он говорил, потом слова его стали для нее просто звуком без всякого смысла, на который она не собиралась обращать внимания. Она слушала только звучание голоса - ровное, спокойное и мягкое, видела сбоку его обнаженные, крепкие, хоть и худощавые плечи, покрытые южным загаром. Какая-то молодая свежесть и сила исходила от этого человека. Черные и блестящие волосы легкой волной спускались на его открытые плечи - и Азе казалось, что она ощущает запах его кудрей - свежий, напоминающий аромат горных трав, растущих над холодным, кристальным потоком. Лицо его она видела в профиль: выпуклая линия лба, нос, уголок свежих, алых губ.
- Молодой, прекрасный, божественный,- шептала она,- такой он был и тогда...
Вдруг она вскочила в испуге.
- Серато! ;
Он медленно повернулся и посмотрел на нее рассеянным взглядом, видимо, недовольный, что она прервала его.
Она смотрела на него какое-то время, как бы не доверяя собственным глазам.
- Серато? - повторила она с оттенком какого-то сомнения.
- Слушаю тебя.
Аза что-то считала вполголоса, не спуская с него глаз.
- Шесть... десять... Восемнадцать, нет, двадцать! Да. Двадцать лет.
Ньянатилока понял и усмехнулся.
- Да. Двадцать лет назад я покинул Европу, отправившись на Цейлон.
- Я была еще ребенком, маленькой девочкой в цирке... Я помню... Тогда говорили, что Серато - сорок лет.
- Сорок четыре,- поправил он.
Яцек, который с растущим интересом следил за их разговором, сорвался со стула.
- Ты! Так тебе сейчас шестьдесят с чем-то лет?
- Да. Почему тебя это удивляет?
Яцек отступил на шаг, не зная, что думать, не отрывая глаз от спокойного лица буддиста.
- Но ведь это молодой, тридцатилетний человек,- шептала Аза как бы самой себе в безграничном изумлении.- Моложе, чем тогда, когда я видела его двадцать лет назад. Этого не может быть.
- Почему?
Задав этот вопрос, он на секунду повернулся лицом к Азе и хлестнул ее спокойным взглядом холодных глаз.
Она замолчала, не понимая, почему ее вдруг охватил необъяснимый страх. Ей на мысль пришла какая-то старая сказка, где труп, страшным заклятием обретший искусственную жизнь и вечную молодость, в мгновение ока превратился в зловонную жижу около собственных костей, когда оно было разрушено.
Она тихо вскрикнула и отпрянула назад.
Ньянатилока тем временем говорил Яцеку:
- Неужели ты не понимаешь, что при определенном усовершенствовании воля может господствовать над всеми функциями тела, как обычно господствует только над некоторыми движениями? Ведь даже некоторые факиры самых низших ступеней, так же далекие от истинного знания, как Земля от Солнца, хотя и живущие в его лучах, могут усилием воли останавливать биение сердца и погружаться тем самым на время в некое подобие смерти.
- Но здесь речь идет о жизни, о такой необъяснимой молодости,- заметил Яцек.
- Но разве не все равно, в каком направлении действует воля? Ведь речь идет об определенном состоянии органов, об их функциях, как вы здесь, в Европе, говорите своим ученым языком, или, как мы бы сказали - о вырывании формы из времени и помещении ее над ним.
Яцек стиснул голову руками.
- Мысли мешаются, мысли мешаются. Значит, ты мог бы жить вечно?
Ньянатилока усмехнулся.
- Я не могу не жить вечно, потому что любой дух бессмертен, а я всего лишь дух, как и вы все. А что касается тела, которое является ничем иным, как только внешней формой духа, то не стоит слишком долго его удерживать. Пока оно необходимо, лучше если оно молодое и здоровое, способное выполнять любые приказания, но когда оно уже выполнит свое предназначение, знающему человеку достаточно воли, чтобы его отпустить...
Он прервал фразу и, изменив тон, протянул руку к Яцеку.
- Пойдем, не знаю, зачем мы сидим в душной комнате. Солнце уже зашло, и я хотел бы посмотреть с крыши на звезды. Мы поразмышляем там вместе и потом поговорим о существовании с той и с другой стороны звезд, как о вещах единых, постоянных и непрерывных.
Аза даже не заметила, когда они вышли из комнаты, хотя ей казалось, что она все время смотрит на них. Все это время она сидела как бы в оцепенении, полностью ошеломленная тем, что услышала, не умея довести до человеческого разума историю вечно молодого скрипача, который предстал теперь перед ней в облике буддийского святого.
Ей пришло в голову, что она скорее всего ошиблась, что этот человек не может быть пропавшим Двадцать лет назад Серато. Видимо, брошенное ею случайно имя он сразу принял и укрылся за ним, как будто по какой-то непонятной причине хотел, чтобы как можно меньше знали о нем, кто он такой и откуда.
- Это обманщик.
Она вскочила на ноги, хотела позвать прислугу, Яцека, кричать, чтобы этого человека заперли в тюрьму, чтобы не позволяли ему называть себя этим именем...
Она оперлась руками о стол.
Но неужели возможно, что она его не узнала, другого за него приняла, что кто-то другой так на него похож?
Она опустила веки, и перед глазами замаячила сцена, такая давняя, ставшая уже почти что сном, однако живая и выразительная...
Когда-то, около двадцати лет назад, у Серато бывали безумные помыслы. Иногда, вызываемый и умоляемый срочными телеграммами, несмотря на вмешательство главнейших сановников, артистов и своих друзей, отказывался играть в первоклассных театрах; хотя там ему под ноги сыпали горы золота. В иных случаях он вдруг выступал там, где его меньше всего ожидали увидеть, и превращал своим присутствием придорожный трактир в концертный зал. Бывало также, что как странствующий музыкант, он шел со своей скрипкой по пыльным дорогам, ведя за собой в поля из людных городов целые толпы поклонников.
Аза, маленькая девочка из цирка, слышала об этом от своих старших коллег, дрожащими губами выговаривающих его имя
и ей снился волшебный скрипач, от которого исходил свет, как от бога. Она даже не желала его увидеть, настолько живо он рисовался ее детской фантазией. Когда наступала темнота, и она, усталая, тихо замирала в уголке, то рассказывала себе всегда одну и ту же волшебную сказку:
- Он придет...
Это будет день, совершенно непохожий на другие, гораздо более светлый и прекрасный, когда он появится и возьмет ее за руку, велит идти за собой в мир, под ворота радуги, распростертые над облаками...
Он придет обязательно. Освободит ее, маленькую, бедную Азу от страшного клоуна, который хочет от нее чего-то невероятно страшного; он заберет ее в луга, в поля, которые простираются где-то за границами города, и там, слушая пение его скрипки, она забудет о цирке, о проволоке, на которой нужно танцевать, чтобы ее не били и чтобы люди аплодировали.
