— Мы сделали уже все приготовления к наблюдению вашего отлета, — проговорил Бен-Хаффа. — Доколе вы будете держаться вне тени земного шара, вы не сможете ускользнуть от наших труб! Кроме того, постоянная дозорная служба едва ли проглядит ваши цилиндры с депешами. Предполагая, что вы будете пунктуально сбрасывать ваши оригинальные письма, мы можем вычислить их прибытие на землю с точностью до нескольких минут.
— Друзья мои, мне нужно уходить. Пора! Я должен на минуту заглянуть к мадам Эфрем-Латур и попрощаться с нею, как обещал. Боюсь, что уже поздно! Темнота наступает быстрее, чем я предполагал…
— О, по нашим обычаям это отнюдь не поздний час для визита, мой друг! Не забудьте, что здесь лучшие часы — это раннее утро и вечерние, до полуночи. Мы отдыхаем от полдневной жары и пользуемся жизнью утром и вечером. Она очень обидится, если вы минуете ее очаровательный домик, глубоко запрятанный в роще! Через несколько минут вы будете там. Вон там, наверху, где разветвляется дорога, вы увидите темный холмик, а за ним лежит роща. Мой автомобиль в четверть часа доставит вас к вашей цели. С такой же быстротой вы оттуда доберетесь в автомобиле советницы к аэродрому, и незадолго до полуночи сможете отбыть с курьерским аэропланом линии Каир-Хартум-Занзибар!
— Ну, прощайте, Бен-Хаффа! Когда увидимся, у нас будут целые дни и ночи для беседы о вещах, которых никто до сих пор не видел!
Бен-Хаффа подошел к немцу. Он схватил его узкую руку и долго держал ее в своей руке. Этот человек прочно завладел его сердцем! Многое влекло его к тихому, симпатичному, трогательно-скромному ученому. Он вдруг заволновался, и горячая волна крови пробежала по его телу. Обхватив рукой стройный стан немца, он промолвил серьезным голосом:
Темны пути мира, мой друг! Примите мои сердечные пожелания удачи вашему делу. Но это — отважнейшее дерзание! Мы — мужчины, и должны предоставить скорбь и жалобы женщинам. Но все же будьте уверены, что здесь вас ждет друг, полный участия! Ну, да хранит вас судьба!
Он отпустил Баумгарта. Тот не промолвил ни слова, но крепко и сердечно пожал руку астронома.
Фоортгойзен проводил его к выходу, где уже стоял автомобиль. Несколькими минутами позже немец уже ехал по безмолвной дороге в бледном свете луны.
Вдали мерцали городские огни. Перед ним выросли мягкие цепи холмов, придорожные кусты издавали густой аромат, то и дело вспархивали испуганные птицы и со странным криком пропадали в воздухе.
Дорога шла мимо развалин Турры, приближаясь к спокойным водам Нила, протекавшего в нескольких сотнях метров. В лунном сиянии светилась река, на берегах которой уже не первую тысячу лет процветали и гибли древние культурные народы. У холмов Массараха автомобиль свернул; вдали показались темные купы деревьев рощи Задфэ. Немецкий исследователь ощущал в груди какое-то чувство смущения, в котором он не мог дать себе отчета. Был ли этому причиной своеобразный ландшафт Нила, или лунная ночь, или царившее кругом безмолвие?.. Он сам не мог бы сказать.
Во внутреннем кармане он нащупал письмо прелестной Хадиджи. После блестяще удавшейся первой поездки сотни поздравлений посыпались к нему в дом Готорна. Хадиджа Эфрем-Латур прислала крохотную карточку в узеньком конверте, с оригинальным листком, издававшим непривычный, нежный аромат. На карточке стояло несколько слов:
Друг мой!
Нужно ли мне выписывать мертвые буквы, чтобы сказать вам, как я рада, что все ваши ожидания исполнились? Писанные слова — все равно, что засохшие цветы! Я увижу вас, как вы обещали, и жду вас. Нет, больше того: я жду вас непременно!
Хадиджа Эфрем-Латур“.
Он не сразу решился на эту поездку. Неохотно отпустили его в доме Готорна. Оставалось всего несколько дней до отлета в страну тысячи возможностей. Готорн пытался удержать его. В грустном взгляде Элизабет он читал разочарование, но она молчала — молчала, сознавая, что последние дни этого человека должны принадлежать ему.
А он не мог остаться. Беседа с астрономами Каирской обсерватории казалась Баумгарту крайне важным делом. Еще важнее было рассмотреть те ландшафты луны, в которых астрономы открыли, при помощи исполинского телескопа, замечательные подробности. При этом нельзя было обойтись и без кратковременного визита к женщине, так горячо ратовавшей за его план.
И все же он испытывал возрастающее волнение при мысли о встрече с оригинальной женщиной в ее доме. Им овладела какая-то глупая нервность, с которой он напрасно боролся. Почти у самой цели он чуть не попросил шоффера повернуть назад! Но тот уже замедлил ход. Дорога свернула в боковую аллею, тонувшую среди высоких деревьев. В лунном свете показалась длинная белая стена, а за нею, на зеленоватой синеве ночного неба, почти черной массой вырисовывалась чаща деревьев.
Автомобиль остановился.
— Вы у цели, — проговорил шоффер. — Эта стена окружает рощу Задфэ. Ворота находятся отсюда едва в сотне шагов!
Баумгарт поблагодарил и пошел вперед. Автомобиль повернулся и с шумом унесся прочь. С минуту слышно было жужжание, затем все стихло, и немец направился по слегка скрипевшему белому песку вдоль белой, как мел, стены. Где-то запел соловей. Время от времени по вершинам деревьев пробегал ветерок, и слышалось болтливое пение близкого ручейка.
Из темноты аллеи внезапно вынырнула белая фигура; бесшумно она подвигалась вперед по белому песку.
Немец остановился.
— Это вы, друг мой?
— Мадам Эфрем?
К нему протянулись две руки, и приглушенный голос, сдержанный, но глубоко и радостно взволнованный, проговорил:
— Милости просим в мою рощу! Бен-Хаффа за десять минут предупредил меня о вашем посещении. Я знала, что вы приедете, и ждала вас здесь, у ворот, пока не услышала шума автомобиля. Благодарю вас за приезд! Ну, вернемтесь к калитке, ведущей в мой тихий, уединенный дом. Дайте мне вашу руку: я вас поведу в темноте. Слышите, как поет ручеек? Не поскользнитесь! Через него ведет узкий мостик!
Почти бесшумно двигались они в потемках. Но вот их шаги глухо застучали по мостику. В лунном мерцании в белой стене открылось отверстие. Хадиджа пошла вперед, ведя гостя за руку за собой. Роща приняла их в свои темные аллеи.
В стороне журчал ручеек. Странный, одуряющий запах поднимался из кустов. Чуть шелестело платье хорошенькой женщины, и соловей продолжал распевать свою песню.
Безмолвно маячили высокие деревья. Чуть-чуть виднелась узкая полоска ночного неба. Пара звездочек мерцала в прозрачной высоте. Справа и слева между деревьями неясно рисовались древние, странной формы, могильные памятники; немногие еще стояли, большинство же рассыпалось и поросло мохом.
