В который раз пошарил в карманах, в расчете на завалявшийся обломок галеты или подсолнечное семечко, но там было пусто. Разве что щепотка крошек… И то хлеб. Остановившись, чтобы ни крупицы не потерять, бережно донес добычу до рта, разжевал… Тьфу ты, это же остатки Лепатриных грибочков! Впрочем, не имеет значения. Наркосодержащий гриб тоже еда.
Усыпанные алмазами вечерние закоулки завели его в бетонное ущелье, из конца в конец продуваемое бесноватым ветром. Далеко наверху мерцают колючие звезды, месяц прячется за мглистым облаком.
Лицо ломит от холода, пальцы постепенно немеют, а окоченевшие ступни как будто сделаны из ледяного стекла, пронизанного ноющими нервами. Так и околеть недолго.
На соседней улице теснятся лачуги с сахарными крышами, из труб поднимаются дымки. Давным-давно зачерствевшие пряничные домики, зубы обломаешь. Дальше в потемках глыбится что-то покрупнее — как выяснилось при ближнем знакомстве, древнее кирпичное строение в несколько этажей.
Неправдоподобно перекошенное крыльцо. Табличка на обшарпанной парадной двери ловит заблудившиеся звездные лучи и притворяется, будто на ней ничего не написано. Возле подвального окошка клубится пар. Там можно отогреться.
Обойдя дом сбоку, он увидел прилепившуюся к торцу деревянную клеть с вывеской и неплотно прикрытой дверью. Внутри громоздятся коробки, тюки, перевернутые вверх тормашками стулья, связки журналов, куча веников. С заднего двора сквозь покрытое наледью окно сочится свет фонаря.
Стефан уселся на пол возле батареи парового отопления. Пусть вениками и старыми журналами не поужинаешь, по крайней мере, от обморожения он спасен.
Не сразу уловил, что он тут не один. За развалами хлама кто-то копошится. Сторож? Крысы? Еще один продрогший бродяга?
— Эй, извините, кто здесь? — севшим с мороза голосом поинтересовался Стефан.
Шорохи как отрезало. Настороженная тишина.
— Я не вор, я просто промерз до костей, погреюсь и уйду, — заговорил он снова, трясясь от остаточного холода и от опасения, что его сейчас без церемоний вытолкают на улицу. — Прошу прощения, что вошел без спросу. Я расклейщик афиш из театра на Малиновой площади.
— А я — убоище, — отозвался тонкий, но решительный голосок.
Да, вот так-то, подумал Стефан, понимая, что дальше бороться бесполезно. Так и приходит, как в том старом-престаром анекдоте… Раз уж тебе напророчили встречу с Погибелью — не отвертишься.
Пришибленно уточнил:
— Мое убоище?
— Еще чего! — неожиданно возмутились за тюками. — Я не твоя, а мамина с папой. А будешь маленькую девочку обижать, кирпичом по башке получишь!
Шорох, что-то стукнуло, потом в полосе слабого желтоватого сияния, льющегося из ледяного окна, появилось существо небольших размеров, в меховой шубке и валенках с калошами. Из-под завязанной под подбородком шапочки торчат две косички с огромными бантами. Круглая мордашка сердито насуплена.
Если это человеческий ребенок, ей должно быть лет семь-восемь, а если Погибель — кто ж ее знает…
— Что ты здесь делаешь? — прошептал Стефан.
— Ищу чего-нибудь. Сторож пошел водку пить, а дверь запереть забыл. Сам дурак.
— И что же ты ищешь? Умирающих поэтов?
— Нет, что-нибудь путное. Шарфик или теплую шаль для мамы. Это склад ненужных вещей.
— Значит, я попал по адресу. Нищий поэт, которого отвергла возлюбленная, — самая ненужная на свете вещь.
— Ты, что ли, болеешь или пьяный?
Существо подошло ближе. Стефан увидел, что оно и правда сжимает в шерстяной лапке обломок кирпича.
— Что ж, совершай то, зачем явилась! Тебя ведь недаром называют убоищем?
— Про меня взрослые так говорят. Мы уехали с Ваго-ты, нам здесь негде жить. Нас отовсюду прогоняют: уходите со своим убоищем, ищите друтую квартиру. А я же не нарочно…
— Я тоже не нарочно сказал, что их можно понять, а она сказала, что никогда мне этого не простит. Она попала в странную компанию: хищный кордебалет, лесной демон, который носит рубиновые серьги в виде клинков-полумесяцев, и еще один опасный парень с глазами убийцы. Представляешь, она с ними заодно! Их лорда я не видел, но, по-моему, жуткий тип, иначе быть не может. Он ее у меня украл. Хочешь, я почитаю тебе стихи?
— Хочу! — убоище уселось на тюк напротив и приготовилось слушать. — Я люблю, когда мне читают!
Привкус во рту поганый после грибочков, хоть и была всего щепотка, зато никаких сценических комплексов.
— Весеннее иль зимнее творенье — в твоих глазах волшебные узоры…
Он продекламировал весь цикл, посвященный Эфре, с выражением, с драматическими паузами, пришептывая и подвывая. Благодарная аудитория положила кирпич на пол и после каждого стихотворения хлопала в ладоши, как в театре. Толстые вязаные перчатки приглушали хлопки.
— Здорово! — одобрила она, когда Стефан закончил свое выступление. — Это про меня, ага?
— Нет. Я посвятил эти стихи самой красивой девушке Долгой Земли.
— Так я же самая красивая! Видел мои бантики? У меня еще один под шапкой на голове. Эти белые в красный горошек, а еще есть красные в белый горошек, мы их тоже с собой взяли, и красные с блестящей каемкой…
— Сандра! — донесся с улицы встревоженный женский выкрик. — Сандра, ты где?!
— Я здесь!!! — заверещала обладательница бантиков, так что у Стефана чуть не лопнули барабанные перепонки, и вполголоса добавила: — Это меня мама ищет.
Заскрипел снег под торопливыми шагами, распахнулась дверь, он разглядел на пороге невысокую округлую фигуру.
— Сандра, сейчас же выходи! Ты почему убежала без спросу и зачем сюда забралась?
— Прибарахлиться хотела, — слезая с тюка на пол, буркнула Сандра. — Ты же продала свою шаль, а я тебе другую искала, а там одни польта и штаны.
— Нельзя брать чужое!
— Это не чужое, это ненужное! Так на вывеске написано.
— Мало ли что написано. Эти вещи люди сдают и покупают за деньги. Пойдем-ка отсюда, пока нас не наругали!
Ушли. Так и не использованный по назначению обломок кирпича остался лежать на полу. Стефан понял, что получил отсрочку.
Интересно, его теперь тоже продадут за деньги? Кому-нибудь из претендентов на Весенний престол, чтобы писал политические эпиграммы… Он подтащил тюк с тряпьем поближе к батарее, устроился на мягком, свернулся калачиком.
Из мутного, хотя довольно приятного забытья его вырвало жалостливое бормотание:
— Ой, вещички мои бедные, на полу в пыли валяетесь, не пожалели вас хозяева, отдали в чужие руки… Ничего, сейчас всех вылечу, как новенькие станете! А ты чего тут разлегся?
