Брюс задал вопрос, чтобы по реакции Элис принять решение — продолжать ли свои рассуждения или завершить их, не развивая.
— Говорите, — сказала она из кухни.
— Сол рисковал изначально, — помолчав, чтобы собраться с мыслями, продолжал Брюс. — Но вам он об этом вряд ли сказал, иначе вы не согласились бы участвовать. Вы бы поняли, что опасны опыты вовсе не для вас, а для Сола — и только для него одного.
— Почему вы так решили?
— Судя по тому, что я понял… Смотрите: человечество подобно единому организму, который живет в симбиозе с многочисленными разумными расами во Вселенной. Обмен информацией, идеями, проектами происходит, когда человек спит. Спят все, и потому каждый, во-первых, играет роль своеобразной живой клетки существа, живущего одновременно на сотнях, а может, тысячах планет. А во-вторых, каждый из нас находится под влиянием общего, скажем так, биополя, и потому не может сделать ничего, нарушающего жизнедеятельность организма как целого и, тем более, грозящего его существованию. Это все понятно и однозначно вытекает из самого факта существования симбиосапиенса.
— Кого? — переспросила Элис, входя в гостиную. Чай был разлит по чашкам, она поставила на поднос еще и плоскую бутылочку коньяка, положила на блюдо несколько сухих печений.
— Симбиосапиенс — совокупность разумов, существующих в симбиозе друг с другом, — пояснил Брюс. — Так я его назвал. Честно говоря, мне не кажется, что в целом это существо разумно. Каждая из цивилизаций, входящих в систему, состоит из разумных индивидуумов вроде нас с вами, но система в целом может и не обладать совокупным разумом. Во всяком случае, я не увидел в его действиях ничего, кроме простого инстинкта самосохранения. Звериный инстинкт.
— Сол называл его симбиозавром, — сказала Элис. Она поставила поднос на стол, а чашку Брюса — на маленький столик, который выдвинула из правого подлокотника кресла, будто в самолете.
— Сол называл его симбиозавром, — повторила Элис, — и очень его боялся. Для меня это было загадкой и для Алекса тоже. А Фред, кажется, понимал…
— Конечно, боялся, — сказал Брюс. — Сол не спал, у него был синдром Альпера, он выпал из системы, и, к тому же, был биологом, мог судить о симбиосапиенсе как бы со стороны. Похоже, на Земле только он один и мог. Есть, конечно, и другие люди, которые не спят — их немного, насколько я смог выяснить, не больше нескольких десятков на все шестимиллиардное человечество. Все эти люди умрут достаточно быстро, потому что долго прожить без сна невозможно. Система не отпускает. Как и в человеческом организме — если какая-то клетка перестает участвовать в обмене веществ, она умирает, верно?
— Или засыпает, — сказала Элис. — То есть, возвращается в систему.
— Да, — согласился Брюс. — Но в данном случае это не проходит. Никто из тех, кто страдает синдромом Альпера, не догадывается о существовании системы разумов. А Сол знал. Только он. Единственный, за много тысячелетий. И, насколько я понимаю, намерен был написать статью. Чтобы знали все.
— Да, — сказала Элис. — Ну и что? Почему бы людям не знать, что они — часть целого? Почему не знать, что без нас разум Вселенной развиваться не сможет? Почему не знать, что и мы не можем эволюционировать, если прервется контакт? Сол как-то сказал, что я не должна думать об этом, иначе эксперимент потеряет смысл, ведь во сне я не только получаю информацию, но и передаю ее…
— Значит, вы понимали, что для Сола опыт опасен?
— Для Сола? Нет, конечно! Я готовила статью по гносеологическим аспектам системы цивилизаций, теоретическая работа — для моей диссертации, хотела использовать кое-какие положения гипотезы о симбиозавре, с упоминанием и ссылками на Сола, конечно. Он запретил, а Фред сказал, что Сол прав, и мы поговорим об этом потом, когда серия опытов закончится.
— Конечно, — задумчиво произнес Бестер. — Они знали, что опыт опасен не для вас — вы-то входили в систему, — а для Сола. На каждого из нас симбиосапиенс может так или иначе воздействовать во время сна. На вас, Элис, особенно, поскольку эксперимент и был направлен на то, чтобы сделать ясно различимыми все прямые и обратные связи. А рядом с вами находился человек, на которого симбиосапиенс воздействовать не мог. Клетка, отпавшая от организма и грозившая организму гибелью.
— Вы тоже так считаете, Брюс? Почему Сол был опасен? Почему человечество не должно знать, частью чего оно является?
— Элис, вы же философ, вы не понимаете или не хотите понять?
— Хочу. Но не понимаю.
— Да потому, что, если каждая клетка будет знать, как она на самом деле функционирует, то функции ее неизбежно изменятся! Люди разумны. Шесть миллиардов клеток симбиосапиенса, выполнявших еще вчера вполне определенную функцию, а завтра… Отрицательная обратная связь, понимаете? Один из симбионтов, без которых организм не в состоянии развиваться, начинает реагировать непредсказуемо. Это как раковая опухоль. Что делает врач, обнаружив пораженный раком орган? Вырезает его, пока не возникли метастазы. Но сначала пытается этот орган лечить. Или вырезать его часть. Отдельную клетку. Решить проблему на ранней стадии. Все это так естественно и прозрачно! Вы прекрасно понимаете, я уверен в этом!
— Я понимаю, — спокойно отозвалась Элис. — Пейте, Брюс. И печенье берите.
Бестер отпил глоток, чай оказался невкусным, должно быть, Элис использовала травяные добавки, которые он не любил. Быстро допив напиток, Брюс поставил чашку на столик и сказал:
— То есть, стреляли вы в Сола, находясь в полном сознании, вы это хотите сказать?
— В полном сознании — вряд ли. Это было кошмарное ощущение… Знаете, Брюс, я должна была по возможности запоминать, что мне внушал симбиозавр. Датчики это не фиксировали. Я рассказывала сны Солу, и он записывал. Информацию он хранил распыленной в сотнях компьютеров, вы правы… А в тот ужасный день я вдруг почувствовала, что должна наказать…
— Вы проснулись? У вас должны были измениться мозговые ритмы!
— Да, Брюс, я проснулась, но и спала тоже, и видела сон. Это был сон о том, как я проснулась и увидела человека, сидевшего ко мне спиной. Во сне мы были вместе — я, Сол и то, что над нами, то, что руководит всеми нашими поступками, нашими решениями, нашим будущим…
— Бог? — хмыкнул Брюс. Ему было хорошо. Тепло разлилось по всему телу и плескалось в нем, как в бутыли, достигая горла, а выше не поднималось, голове стало холодно, будто порыв ветра пригладил волосы, и Бестер еще глубже вжался в кресло, теплая спинка защищала голову от мороза.
— Бог? — повторила Элис. — Наверно, понятие о Боге так и возникло из наших снов, когда сливаешься… Сейчас я не о том, это другая тема, мы иногда обсуждали ее с Солом, без Алекса и Фреда, боялись разрушить очарование… А тогда я проснулась во сне, и Сол сказал мне: «Иди».
— Сол?
— Это был его голос. Он сидел ко мне спиной, но голос был его. Он сказал «Иди», и я поднялась, я хотела поцеловать его в затылок, мне почему-то показалось, что это затылок ребенка, Сол будто стал маленьким мальчиком, и я любила его, как мать, и должна была наказать, потому что… Я знала, что Сол провинился передо мной, стал чужим, я хотела его вернуть и не смогла… Сол не услышал моих шагов, я выстрелила, когда он почувствовал неладное и начал оборачиваться. Я любила его в тот момент больше, чем прежде.
— И убили… — пробормотал Брюс.
— Я не видела крови, не смотрела… Я хотела сказать, что проснулась во сне и сейчас опять засну, потому что сон мне не нравится… Легла на кушетку и сразу попала в другой сон, и мне сказали, что теперь все будет хорошо. А может, это я сама себе сказала? Знаете, Брюс, я так и не научилась различать собственные сны от наведенных, Сол тоже часто сомневался в интерпретациях…
— Вы убили его, — сказал Брюс.
— Да, — сказала Элис. — Я его убила.
— Вы не отвечали за свои действия, — убежденно сказал Бестер. — Вы спали.
— Господи, это было ужасное пробуждение! Во сне я могла смешать любовь и смерть, наказание и прощение, но наяву… Кровь на полу, и этот полицейский… Дайсон. Он пытался понять, что я от него скрываю. А я не могла сказать ни слова. Он не поверил бы. Я была, как ледяной сфинкс, потому что оба чувства убили друг друга: любовь к Солу и ощущение того, что я все сделала правильно. Я думала, что сон мой еще продолжается. Я проснулась в другом сне, рядом сидел Фред, и мне нужно было сделать что-то еще. Что?
