О богатство нарядов, шумные крики зазывал и выступления жонглеров, о эти трубы, звенящей медью пробирающие, кажется, до самых потрохов, о эти кони, разукрашенные серебром и золотом, в шелковых попонах и плюмажах из перьев райских птиц...
И с самого утра праздничная толкотня и разноязыкий гомон гостей, купцов и менестрелей.
Я любил такие дни. Любил заочно, еще задолго до организации нашей конторы и потом, с первого взгляда – навечно со времен первой своей операции.
* * *
С самого утра на канале связи, изображая собой будильник, объявился Лис и радостно заявил:
– Капитан! Ты уже не спишь? Вставай! Кто рано встает, тому Бог дает.
– Мне это не нужно, – недовольно пробурчал я. – Я этим не интересуюсь.
– Командир, я собирался идти в местный пункт обмена свободно конвертируемых валют. У тебя есть какие-нибудь предложения на этот счет?
– Во-первых, чтобы тебя не кинули, во-вторых, чтобы ты оттуда вернулся целым и невредимым.
– И на том спасибо. Кстати, ты не хочешь взглянуть на нумизматическую редкость, которую мне подсунули? Я что-то никак не возьму в толк, что это за монета.
– Ладно, давай показывай свое богатство. Лис вытащил откуда-то разрубленную пополам монетку и поднес ее к глазам.
Видимая ее часть представляла половинку аверса [39]. По всей видимости, монетку разделили строго по осевой линии, если, конечно, такой термин был применим к монетам столь сомнительной округлости. На оставшейся части была видна половинка какой-то фигуры с нимбом, сопровождаемая сбоку крестиком и полустертыми буквами С и В.
– Монета серебряная.
– Ну, об этом я, положим, догадался.
– Что еще? А вот! У тебя есть зеркало?
– Представь себе, нет. Ни зеркала, ни пилочки для ногтей, ни даже пинцета для выщипывания бровей. Сам страдаю, но в спешке сборов как-то позабыл захватить маникюрный набор.
– Лис, я подарю тебе шикарный наборчик по возвращении. Пока же мне нужна лишь отражающая поверхность.
– Так бы и говорил.
Он взял свой посох и обнажил спрятанное в нем лезвие.
– Сойдет?
– Вполне! Поднеси монету вплотную к клинку. Рейнар послушно проделал требуемую операцию.
– Превосходно, Лис, превосходно. У тебя действительно редкий экземпляр. Это серебряный динарий, так называемый шартрский динарий Пипина Короткого. Годы чеканки 751-768.
– Ничего себе! Это же более четырехсот лет назад!
– Да, занятная штучка. Но больше я пока что ничего сказать тебе не могу.
– И на том спасибо. Когда буду в лавке, вызову. Как там, еще раз, она называется ?
– «Красный щит». По-немецки – Ротшильд.
– Ну вот. Так я и знал! Опять иудомасоны. И здесь не обошлось без еврейского капитала! – Он отключил связь.
Вчера, в навечерие, юные оруженосцы устраивали обкатку турнирного поля. Вернувшись с прогулки, мы с фон Тагелем застали состязания в полном разгаре, к немалому огорчению Эда и Клауса.
Конечно, эти бои не привлекали такого стечения народа, как те, что ожидались нынче, но, сказать по правде, здесь было на что посмотреть. Правда, оружие в руках молодых бойцов было легче и безопаснее обычного, а сами бойцы еще не были искушены в тонкостях владения им, но молодость и пламенный задор искупали все огрехи.
И уж конечно, эти превосходные качества были несущественными в глазах юных прелестниц, с замиранием сердца и нежным трепетом следивших за ходом поединков.
Право же, сражались здесь недурно, тем более что, наравне с пламенными взорами очаровательниц, призом для победителя этой воинской потехи были золотые рыцарские шпоры.
Смерив долгим тоскливым взором турнирное поле, Эд пробурчал что-то себе под нос и удалился в наш шатер, чтобы в сотый раз проверить доспех и снаряжение.
– А он чего? – толкнул меня в бок фон Тагель, наблюдая за Клаусом, бросившим вызов какому-то здоровенному детине с серебряным открытым летом [40] в черни, на небольшом треугольном щите. – Это не мой чертов шалопай. Никто здесь не сможет устоять перед ним!
– Я не сомневаюсь, что он сможет одержать верх над здешними юнцами и заработать рыцарские шпоры. Это было бы приемлемо для кого-нибудь другого, но не для него. Цена его рыцарства – подвиг!
– Очень благородно. – Михель слушал меня вполуха, с азартом следя за разворачивающейся на ристалище схваткой. По всему было видно, что Клаус уже проиграл. Он еще довольно ловко парировал атаки, но противник все больше теснил его к ограждению ристалища, осыпая градом тяжелых ударов.
– Ах, мерзавец! – вскричал фон Тагель. – Если бы он работал своим мечом так, как тем, который Господь приделал ему при рождении, он был бы славным рыцарем, не хуже неистового Роланда!
На поле все уже было кончено. Клаус распластался на земле, созерцая клинок, ритуально приставленный к своему горлу.
– Вставай, негодник, – закричал ему рыцарь, – или ты собираешься там ночевать? !
Я кинул взгляд на шатер. Меркадье стоял перед двойной оградой турнирного поля, как перед границей на замке, и с болью во взгляде наблюдал за происходящим по ту ее сторону. Он молчал, угрюмо набычившись, сжимая и разжимая свои огромные кулаки, каждый из которых размерами и весом не уступал хорошей булаве.
Мне было очень жаль Малыша Эда. Я полностью понимал его и разделял его чувства. Но ничего поделать не мог. Работа есть работа. Конечно, вероятность того, что он будет опознан здесь, за сотню лиг от побережья, была невелика, но шанс все-таки оставался, и сбрасывать его со счетов было бы неосмотрительно. Я и так с замиранием сердца ожидал встретить на турнире кого-нибудь из тех, кто принимал участие в пленении Ричарда или же мог видеть Кайара во время его «пьяных» переездов. Пока что, слава богу, все обходилось, но выставлять моего Малыша для всеобщего обозрения на ристалище было бы полным безумием.
И вот настал день турнира. Едва ласковые лучи солнца заиграли на стали доспехов и богатом убранстве дам, едва легкий утренний ветерок наполнил полотнища стягов и заиграл значками на рыцарских копьях, едва раздул он плащи и полотна – блистательная кавалькада двинулась через весь город к ристалищу. Приветствуемая криками толпы, ревом начищенной меди и грохотом барабанов, она в гордом величии двигалась по главной улице, разукрашенной, как рождественский пирог. Все, что было доблестного, величественного и прекрасного в здешних краях, слилось в единый поток в этой блестящей колонне.
Е Возглавлял ее сам Отгон фон Гогенштауфен, герцог Лейтонбург, принц крови, глава тронного совета и дядя нынешнего правящего императора. Впервые со дня моего прибытия сюда мне удалось разглядеть его вблизи.
Это был крупный мужчина лет сорока пяти, с чертами лица скорее резкими, чем благородными, по вместе с тем производившими впечатление суровой мужественности и быстрого ума. Выцветшие, некогда серые глаза его были полны невыразимой тоски, но сам взгляд их, впивавшийся, казалось, в жертву, отдавал ледяным холодом. Он непринужденно гарцевал на превосходном арабском скакуне, чуявшем даже не движение, а саму мысль хозяина.
