Только сейчас он заметил: вид у его правой руки такой, будто она кончается у запястья, как рука Йина.
— Прекрасно.
Один из стражников положил руки на рычаг, торчавший из деревянной коробки, и священнослужитель в золотом спросил:
— Вы были другом Миида Светлокожего?
— Нет, — ответил Ганиль.
И он отвечал «нет» на каждый из вопросов даже после того, как перестал слышать голос священнослужителя; все говорил и говорил «нет» и под конец уже не мог отличить собственного голоса от эха, хлопками отлетающего от стен двора: «Нет, нет, нет, нет!»
Свет вспыхивал и гас, холодный дождь каплями падал на лицо и переставал, и кто-то снова и снова подхватывал его, не давая упасть. От его серого плаща дурно пахло — от боли Ганиля вырвало. Он подумал об этом, и его вырвало опять.
— Ну-ну, теперь уже все, — прошептал ему на ухо один из стражников.
Вокруг по-прежнему неподвижные белые и желтые ряды, такие же каменные у всех лица, глаза смотрят так же пристально, но уже не на него.
— Еретик, ты знаешь этого человека?
— Мы работали вместе с ним в Мастерской.
— Ты говорил с ним о ведовстве?
— Да.
— Ты учил его ведовству?
— Нет. Я пытался его учить, — голос звучал очень тихо и немного срывался; даже в окружающем безмолвии, где сейчас был слышен только шепот дождя, разобрать слова Миида было почти невозможно. — Он был слишком глуп. Он не смел и не мог учиться. Из него выйдет прекрасный Главный Мастер.
Холодные голубые глаза смотрели прямо на Ганнля, и в них не было ни мольбы, ни жалости.
Священнослужитель в золотом повернулся к бело-желтым рядам:
— Против подозреваемого Ганиля улик нет. Можете идти, подозреваемый. Вы должны явиться сюда завтра в полдень, дабы стать свидетелем торжества правосудия. Ваше отсутствие будет сочтено признанием собственной вины.
Смысл этих слов дошел до Ганиля, когда стражники уже вывели его со двора. Оставили его они снаружи у одного из боковых входов в Коллегию; дверь за спиной закрылась, громко лязгнул засов. Он постоял немного, потом опустился, почти упал на землю, прижимая к себе под плащом почерневшую, в запекшейся крови руку. Вокруг тихо бормотал дождь. Не было видно ни души. Только когда наступили сумерки, он поднялся, шатаясь, на ноги и поплелся через весь город к дому Йина.
В полумраке возле входной двери шевельнувшаяся тень окликнула его:
— Ганиль!
Он замер.
— Мне все равно, что тебя подозревают — пусть! Пойдем к нам домой. Отец снова примет тебя в Мастерскую, я попрошу — и примет.
Ганиль молчал.
— Пойдем со мной! Я ждала тебя здесь, я знала, что ты придешь сюда — я ходила сюда за тобой и раньше.
Она засмеялась, но ее деланно веселый смех почти сразу оборвался.
— Дай мне пройти, Лани.
— Не дам. Зачем ты ходишь в дом старого Йина? Кто здесь живет? Кто она? Пойдем со мной, ведь другого тебе не остается — отец не возьмет подозреваемого назад в Мастерскую, если только я не…
Не дослушав, Ганиль проскользнул в дверь и плотно закрыл ее за собой. Внутри было темно, царила мертвая тишина. Значит, всех Догадчиков взяли, их всех будут допрашивать и пытать, а потом убьют.
— Кто там?
Наверху, на площадке, стоял Йин, волосы его яркр белели в свете лампы. Он спустился к Ганилю и помог ему подняться. Ганиль торопливо заговорил:
— Меня выследили, девушка из Мастерской, дочь Ли — если она ему скажет, он сразу вспомнит тебя, пошлет стражников…
— Я услал всех отсюда три дня назад.
Ганиль остановился, пожирая глазами спокойное морщинистое лицо, потом как-то по-детски сказал:
— Смотри, — и протянул Йину свою правую руку, — смотри — как твоя.
— Да. Пойдем, Ганиль, тебе лучше сесть.
— Они приговорили его. Не меня — меня они отпустили. Он сказал, что я глуп и ничему не мог научиться. Сказал это, чтобы спасти меня…
— И твою математику. Иди сюда, сядь.
Ганиль овладел собой и сел. Йин уложил его, обыыл, как мог, и забинтовал ему руку. Потом, сев между ним и камином, где жарко пылали дрова, Йин вздохнул; воздух выходил из его груди с громким свистом.
— Что же, — сказал он, — теперь и ты стал подозреваемым в ереси. А я считаюсь таковым вот уже двадцать лет. К этому привыкаешь… О наших друзьях не тревожься. Но если девушка скажет Ли и твое имя окажется связанным с моим… Лучше нам уйти из Идана. Не вместе. И сегодня же вечером.
Ганиль молчал. Уход из Мастерской без разрешения Главного означал отлучение, потерю звания Мастера. Он не сможет больше заниматься делом, которое знает. Куда ему деться с его искалеченной рукой, куда идти? Он еще ни разу в жизни не покидал стен Идана.
Казалось, тишина в доме становится гуще и плотней. Он все время прислушивался: не раздается ли снаружи топот стражников, которые снова идут за ним? Надо уходить, спасаться, сегодня же вечером — пока не поздно…
— Не могу, — сказал он резко. — Я должен, должен быть в Коллегии завтра в полдень.
Йин сразу понял. Снова вокруг сомкнулось молчание. Когда наконец старик заговорил, голос его звучал сухо и устало:
— Ведь на этом условии тебя и отпустили? Хорошо, пойди — совсем ни к чему, чтобы они осудили тебя как еретика и начали охотиться за тобой по всем Сорока Городам. За подозреваемым не охотятся, он просто становится изгоем. Это предпочтительней. Постарайся теперь поспать хоть немного. Перед уходом я скажу тебе, где мы сможем встретиться. Отправляйся в путь как можно раньше — и налегке.
Когда поздним утром следующего дня Ганиль вышел из дома Йина, под плащом его был свиток бумаг. На каждом листе — четкий почерк Миида Светлокожего: «Траектории», «Скорость падающих тел», «Природа движения»… Йин уехал перед рассветом верхом на неторопливо трусящем сером ослике. «Встретимся в Келинге», — только это он и сказал Ганилю, отправляясь в путь.
Никого из Догадчиков во внешнем дворе Коллегии Ганиль не увидел. Только рабы, слуги, нищие, учащиеся, сбежавшие с уроков, да женщины с хнычущими детьми стояли с ним вместе в сером свете полудня. Только чернь и бездельники пришли смотреть, как будет умирать еретик. Какой-то священнослужитель приказал Ганилю выйти вперед. Ганиль стоял один в своем плаще Мастера и чувствовал устремленные на него любопытные взгляды.
На другой стороне площади он увидел в толпе девушку в лиловом платье. Лани это или другая? Похожа на Лани. Зачем она пришла? Знает ли она, что'ненавидит, а что любит? Страшна любовь, которая стремится лишь к обладанию! Да, она любит его, но сейчас их разделяет не площадь, а невежество, изгнание, смерть. Она не понимает этого и никогда не захочет понять.
