Хватаю я этого плюгавого и высовываю в люк.
— Так, — говорю, — если в течение пяти минут танкетки и снайперы не уберутся, с товарищем генералом неприятность случится. Все ясно?
Может, они ждали, что я перед взлетом его из самолета выкину, но зря. Когда экипаж двигатели раскочегарил, и винты заревели, я плюгавого обратно в салон втянул и люк захлопнул.
— Извините, — говорю, — товарищ генерал, за такое обращение, но очень нам желательно отсюда живыми убраться.
Он смотрит на меня злыми глазками.
— Какой, — говорит, — я к чертям свинячьим тебе генерал! Я Марк Подрабинек, заслуженный артист Конотопского драматического театра! Трагик, между прочим. Гамлета играл! И угораздило же меня родиться похожим на этого поца Гитлера. Теперь таскают по всяким учениям, недели не проходит, чтоб какой-нибудь ухарь-сержант вроде тебя по шее не насовал!
Мне, конечно, смешно, но я сдерживаюсь, вида не подаю.
— Я, — говорю, — не сержант, а старшина. Если чего не так — прошу прощения.
В общем, взлетели мы. У них там вокруг аэродрома зенитки были понатыканы — но по нам никто стрелять, конечно, не посмел. Два самолета в воздух только поднялись и вслед за нами пошли.
Тут товарищ Жора говорит Катерине:
— Доставайте рацию, вызывайте авиаподдержку. Идем в квадрат Р-17.
— А как же режим радиомолчания? — Катерина спрашивает.
Он хохочет.
— Какое уж тут радиомолчание, когда вы самого Гитлера в заложники взяли! Всего мог от вас ожидать, но такого!
Короче, вызвала Катерина подкрепление. И у самого леса, где мы пилота нашего оставили, встретили нас три ястребка. Боя, понятное дело, никакого не было, те самолеты, что за нами шли, крыльями покачали и повернули назад.
Сели мы на картофельном поле, около леса, капитан с товарищем Жорой за пилотом отправились, а мы с Николаичем, Катериной и актером-трагиком Подрабинеком стали костерок жечь и картошку выпекать — целый день на голодный желудок бегали, проголодались.
Через час они вернулись, причем пилот на своих двоих шел, хотя Шибанов с Жорой его и поддерживали. Подошли они к нам, пилот вдруг Катерину к себе прижал да как расцелует в обе щеки.
— Рассказали мне, сестренка, что если б не ты, лежать бы мне парализованному. Я теперь твой должник навеки.
Катерина в краску. Шибанов говорит:
— Ладно девчонку смущать, садись ешь вон давай.
Не нравится ему, когда кто-то к Катерине лезет, пусть даже и с благодарностями. Эх, думаю, капитан, это ж ты еще про цветочки не знаешь…
Сидим, едим. Так хорошо — будто побывал в самом пекле, и оттуда вернулся. Сейчас бы, конечно, водочки граммов сто — еще лучше было бы.
— Слышь, земляк, — спрашиваю я пилота, — у тебя авиационного спирта случайно на борту не заныкано?
И тихо так вроде спрашиваю, но у Жоры ушки на макушке.
— Отставить спирт, — говорит. — Операция завершена, и завершена успешно, но у меня есть целый ряд замечаний к личному составу.
Мы молчим, ждем, чего дальше будет.
— Назначенный мной старший группы, капитан Шибанов, вел себя безынициативно, командиром и руководителем операции себя не проявил.
— Позвольте, — вспыхивает Шибанов, — я не был готов к тому, чтобы взять на себя такую ответственность. Вы же сообщили о том, что не будете командовать, за несколько минут до начала операции!
— В реальных условиях меня могли бы просто убить, — отвечает Жора, и голос у него лязгает, как железо. — И вы, как старший по званию, обязаны были принять на себя командование группой, вне зависимости от того, готовились вы к этому или нет. А вы вели себя так, словно все время ожидали от меня подсказки.
Потом поворачивается и смотрит на Николаича.
— Несколько лучше проявил себя товарищ Гумилев. Он был достаточно инициативен, изобретателен, его идея с подземными коммуникациями во многом помогла выполнить задание. Однако и у него были серьезные недочеты. Вы, товарищ Гумилев, чаще всего действовали индивидуально, без оглядки на товарищей. В некоторых ситуациях это могло стоить жизни и вам, и вашим друзьям. Вам следует обратить особое внимание на отработку взаимодействия в группе.
Левка, гляжу, потупился, сидит, ковыряет палочкой землю.
— Вы, товарищ сержант, — говорит Жора Катерине, — отлично выполнили задание. К вам у меня претензий никаких нет.
Ну, думаю, сейчас меня песочить начнут.
Но ошибся я.
Потому что командир поворачивается к пилоту и чеканит:
— А вас, лейтенант, я бы отдал под трибунал. И ваше счастье, что это был учебный вылет. Потому что в боевых условиях ваше стремление пофорсить могло бы стоить жизни всей группе и сорвать выполнение важнейшего государственного задания.
Пилот, гляжу, делается белый, как снег.
— Почему это — пофорсить? — спрашивает он, а голос у него дрожит. — Место для посадки я выбирал, руководствуясь…
— Руководствуясь личными предпочтениями, — перебивает его командир. — Мне хорошо известно, что вы участвовали в испытаниях планеров А-7 и Г-11 и несколько раз сажали их на лес. Но здесь неподалеку поле, которое можно было использовать для посадки, не рискуя ни планером, ни десантниками. А вы…
— Виноват, — говорит пилот деревянным голосом, — товарищ майор, больше не повторится.
— Ну, а вы, товарищ старшина, проявили себя молодцом, — улыбается мне командир. — Идея с заложником была блестящей. Не говоря уже о том, что предмет добыли именно вы.
Мне, конечно, такие слова слышать приятно. Будь я девчонкой, наверное, покраснел бы. А так только улыбнулся чуть-чуть и говорю:
— Служу Советскому Союзу, товарищ майор.
И в этот торжественный момент в наш серьезный мужской разговор влезает заслуженный артист Конотопского драмтеатра Марк Подрабинек:
— Я, конечно, дико извиняюсь, но можно мне получить обратно свои часы? Это, между прочим, наследство от дедушки, Хаима Лазаревича, который получил их в подарок от самого одесского генерал-губернатора…
Подмосковье, июль 1942 годаКапитан Шибанов вернулся из Ленинграда в отвратительном настроении.
Контузия его оказалась действительно тяжелой, и из госпиталя он смог выбраться — угрожая медицинскому начальству всеми возможными карами — только утром в среду. Его все еще пошатывало и временами мутило, хорошо хоть исчезли мельтешащие перед глазами разноцветные пятна.
Добравшись, наконец, до Большого дома, он выяснил, что его там не очень-то и ждут. Возможно, дело было в том, что сержант-мотоциклист, которого он отпустил искать убежище во время бомбежки, обратно так и не вернулся — словил случайный осколок. Прямо в его гибели Шибанова, разумеется, не винили, но смотрели довольно косо.
