— Да, — вздохнул кто-то в наушниках. — Пустота.
В последнее время мысли Платона все чаще совпадали с мыслями его спутников. Иногда можно было ничего не говорить и только немного подождать, чтобы услышать свою мысль от кого-то другого.
— Прихожая в царство Сатаны, — проскрипел своим механическим голосом Титаныч. — Вот и очутился, наконец. Пусто. Будто даже черти отсюда разбежались.
Он один здесь был без скафандра, не нуждался в нем. Здесь и сейчас странным, парадоксальным стал его обычный неизменный вид. Белая курортная шляпа, неизвестно каких древних годов, как у героя старого-старого кинофильма "Веселые ребята", фамильное ружье Кентов, которое Титаныч нес на плече:
— Никакие молитвы отсюда до бога не дойдут. Неудивительно, что древние индейцы дьяволу поклонялись.
— Науамиктлан, Страна Мертвых, — произнес кто-то. В очередной раз угадал мысли Платона.
— Мы в царстве владыки мира мертвых Ах Пуча. — Это, конечно, сказал Кукулькан, — а это дорога, проложенная богиней Иш-Чель.
— Сведения из портсигара примерно такие же, — пробормотал Платон.
"Только где здесь эта дорога?" — подумал он.
Почти два дня назад, когда они покинули "Обсидиановую бабочку", сразу оказалось, что идти здесь невозможно. Валуны. Они усыпАли здесь все вокруг. Это Платон так мысленно называл их, хотя валунов здесь, конечно, быть не могло, потому что совсем не могло быть ледников. Каждый из пресловутых валунов приходилось обходить, переступать или перелезать через него. Быстро забылось, что сила тяжести здесь меньше, чем на Земле.
Внутри скафандра завывал, надрываясь, кондиционер, обдувая потное тело. Невозможно было утереть текущий нос, в недоступном месте на спине невыносимо чесалось уже со вчерашнего дня:
— Вот тебе и приключение.
— И сколько сейчас за бортом этого скафандра? — пробормотал кто-то. Наверное, разговаривал сам с собой. — Тепла или холода.
Платон посмотрел на круглый термометр на запястье.
— Минус пятьдесят один, — произнес он. — Сейчас рассветет и будет еще теплее.
Все это время перед ними маячили две горы. И вот исчезли. Искатели сокровищ оказались на вершине какой-то возвышенности. Только Конг опять отстал. Из-за своих коротких ног он все время ковылял сзади. Остальным часто приходилось останавливаться и ждать его.
На круглом по-местному горизонте обманчиво светлело, будто там собиралось появиться солнце — такого здесь никогда не бывало. Но небо осветилось, стало мутно-оранжевым, словно очередной марсианский день ждал их здесь, на вершине.
И пыль под ногами стала оранжевой, и равнина внизу перед ними — такой же. Такая ровная и гладкая отсюда, сверху. Обманчиво гладкая.
"И как тут первые марсоходы-автоматы пробирались?" — подумал кто-то из них.
Охотники за сокровищами, или, как их называл Титаныч, "охотники до сокровищ", остановились на этой возвышенности, встали в ряд. Перед ними теперь лежали их тени, силуэты с головами-шарами. Платон заметил, что тень Дианы все же отличается от других: даже в скафандре она гибче и стройнее. Поверх скафандра на боку у нее висел револьвер. Тот, подаренный ей в Центральной Америке, в старинной, по-мексикански причудливо украшенной кобуре.
Чем ярче становился день, тем заметнее что-то непонятное, металлически блестевшее на горизонте.
— Что это там? — спросил Ахилл. — Нету зорких. Может, ты, Конг, скажешь? Что твой нос чувствует?
— Здесь он ничего не чувствует, один насморк, — Конг только подходил к остальным. В эти дни он был бодрее всех. Хоть и с трудом догонял других, но, кажется, уставал меньше.
— Там впереди обелиск, — наконец, отозвался Платон. — Памятная стела на месте первого шага человека здесь, на Марсе. Там же дорога, настоящая, человеческая. В сторону куполов идет, базы РЗМ.
"Может там же, практически, закончатся основные наши мучения", — подумал он.
— Я выносливый, — уже опять на ходу бойко твердил Конг. Все теперь шли в сторону стелы, ставшей отчетливым очевидным ориентиром. — У нас на планете все такие. А я в деревне самый атлет. Вот только без жратвы не могу. Ништяки, хоть какие, мне надо точить непрерывно.
— Здесь никаких нет, — пробормотал Ахилл.
— Я и листья могу жрать, и ветки, — звучал в наушниках голос Конга. — Мы на своей планете жрем. И опилки, на крайняк, могу.
— Нет там впереди веток. И опилок тоже нет. — Ощущалось, что Ахилл говорит это машинально, а сам задумался о чем-то другом.
Темные недавно скафандры при свете стали серебристыми — были сделаны так, что от изменения света и температуры меняли цвет. Перед выходом из тарелки оказалось, что для Конга подходящего скафандра нет. Все как будто вспомнили, что Конг — не человек, и телосложение у него не человеческое. Еле-еле приспособили устаревший легкий скафандр. То, что можно было назвать штанинами, оказалось слишком длинным для нижних конечностей инопланетянина. Штанины эти коробились, складываясь в гармошку, мотня почти волочилась по марсианскому песку.
"Покрой слишком свободный, — высказалась по этому поводу Диана. — Смелый фасон".
А шлем для Конга даже пришлось специально изготовить на наноустановке в мастерских "Обсидиановой бабочки". Никакой самой большой из имеющихся не влезал на его голову, здоровенную, как пивной котел.
Теперь все видели этот обелиск — такую чужую этому миру высокую трехгранную и острую стелу из какого-то светлого блестящего металла. Она становилась все выше и отчетливее, блестела все ярче. С каждым часом и каждым их шагом, пока они брели к ней.
Наконец, показалась и дорога, две кривые колеи на расчищенной, свободной от камней почве. Оказывается, здесь еще и стоял полосатый столб с надписью "Пос. Редкие Земли. База управления "РЗМ" и нарисованной стрелкой. Такой земной столб. Пришельцы с Земли один за другим подходили и останавливались рядом с ним. Оказалось, что все поворачиваются лицом в сторону поселка — туда, куда эта стрелка указывает.
Дорога, обелиск, этот столб — будто произошло недоразумение и они ни на каком ни на Марсе, а в какой-то странной, но земной пустыне, и сейчас, наконец, появится солнце.
— Вот она, эта хваленая марсианская сила тяжести. Забываешь, что она здесь пониженная. Уже забыл. — Подошедший Ахилл лег прямо на дорогу. — Все, бобик сдох. Устал я.
Платон, уже сидевший, прислонившись спиной к основанию стелы, с трудом высасывал кислород из трубки, одной из множества внутри шлема.
В этом месте песок был (или казался таким?) искрящимся, крупнопористым, ярко-желтого цвета, похожим на мёд. Здесь, внутри скафандра, с плавающими от духоты мозгами начинало казаться, что вдруг это мёд и есть. Проверить это было невозможно. Платон ухватил губами другую трубку — эта шла к внутреннему резервуару с водой, теплой, пахнущей пластмассой. Не хотелось думать о том, сколько этой воды там еще осталось.
