– Зависть плохое качество, – фыркнул человек с багажом.
– Что зависть, тут плакать хочется… А это? – таможенник перетряхивал сумки. – Одна квартира, вторая квартира…
– Сын подрастает, что же ему теперь, без квартиры сидеть?
– Так вы сидеть или лететь хотите, я не понял? Ну, вы как хотите, а с трехэтажной дачей я вас не пущу…
Я смотрел, как человек мнется перед таможней, грозится кому-то нажаловаться, долго смотрит на свои баулы, наконец, собирает их в охапку, уходит в зал ожидания.
Помню, как бросился к таможне, благо у меня при себе ничего не было, хотел крикнуть – меня, меня возьмите, вот, нет у меня ничего – таможенник сделал руки крестом, гаркнул – обед! – повесил на двери цепочку.
– Уважаемые пассажиры, просим вас пройти в следующий зал…
Проходим в следующий зал, тащим с собой свои чайные сервизы, костюмы, машины, квартиры, дачи, кто-то тащил с собой в бауле личный самолет, мы посмеивались над ним, на хрена в самолете – самолет…
Устраивались в зале ожидания на заслуженном отдыхе, разбивали садики, огородики, цветочки, красили особнячки. Про самолет вспоминали так, вскользь, а помнишь, Лешка, как по молодости-то… как туда рвались?
Однажды ночью видел что-то за окном, какие-то огни, взлетавшие к небу, так и не понял, то ли видел, то ли приснилось.
– Уважаемые пассажиры…
Уходили из зала ожидания – поодиночке, один за другим, за двери, которые тут же закрывались за входящим, и что там было дальше, никто не видел. Все меньше было знакомых лиц, все больше приходили какие-то – из других залов ожидания, разбивали свои огородики, красили фасады своих домиков…
– Уважаемые пассажиры, в нашем аэропорту работает крематорий, если кто-то из ваших близких скончался, вы можете воспользоваться услугами…
Когда это было?..
Вот тогда и было… провожал кого-то из своих в очередной зал ожидания, когда увидел их. Сначала даже не обратил внимания, мало ли молодых парней и девчонок бежит с сумками из одного зала в другой… Только потом прислушался, дошло до меня, понял…
– Уважаемые пассажиры, просьба пройти на посадку…
Резво они бежали, ой, резво, где мне за ними угнаться… кто-то хватал за полы пиджака, вы куда, дедушка, у вас сердце не выдержит, я не слушал, бежал за ними, подождите меня, меня… Уже не понимал, то ли бегу, то ли падаю, куда-то в никуда, тянусь, тянусь к взлетной полосе, боже мой, какая она длинная, как далеко огни, огни, и не поймешь уже, то ли самолет это, то ли…
2013 г.
Каждый раз – как только таял снег, как только уходил ледник, как только начинало по-настоящему проклевываться солнце – появлялись они. Прилетали откуда-то – из ниоткуда, поодиночке, стаечками, стайками, стаями, стаищами, начинали вить свои гнезда.
Поначалу – незамысловатые, простенькие, плетененькие, потом складывали какие-то норки, норочки, норушки из камней, домики, целые города – по берегам рек. День и ночь слышал я их щебетание, суетливое копошение, странные песни, от которых непонятно сжималось сердце.
Мне они не мешали. Ну… почти. Иногда портили что-нибудь в моем собственном доме, в моей работе, но редко, – от землетрясений и тайфунов доставалось больше, про метеорит, я окрестил его Проклятым, уже и не говорю.
А они жили. Слетались – отовсюду, вили гнезда, поначалу их было немного, потом – полчища, полчища, расселялись по всей земле, щебетали, чирикали, шумели – день и ночь. И гнезда становились – все чуднее, уже не какие-то там плетушки, а каменные норы, рвущиеся до самых облаков. Бывали среди их гнезд настоящие шедевры – мне хотелось забрать их себе, и если бы там не пищали птенцы, ей-богу, я бы это сделал…
Их гнезда… в первый год своего изгнания мне было не до них, и ни до кого, ни до чего. Во второй год мне стало интересно – ходил, подолгу разглядывал их колонии по берегам. Потом – год от года – они все больше стали раздражать меня, к стыду своему признаюсь, было время, когда я жег их – хотя бы вокруг моего дома, чтобы не шумели. Потом уже, потом – лет через десять – я понял, что мне не хватает их, и когда они улетали, или когда что-то случалось с их гнездами – больно сжималось сердце…
Вот так мы устроены… в первые годы изгнания чувствовал, что и не выживу – здесь, на чужой планете, что бы там ни орали медики наши про адаптацию, да вы даже не волнуйтесь, мы вам организм переиначили, дальше некуда. Теперь память о родной земле потускнела, – поистерлась, залегла на дно, и когда в прошлом году узнал, что родной земли больше нет, понял, что ничего не чувствую.
Хотя и должен.
А эти…
Поймал себя на том, что жду их – по весне. И весна начиналась для меня не по календарю, не когда сходил снег – а когда прилетали они. И осень приходила – не с холодами, не с остывающим солнцем – а с их прощальными песнями, с какими-то замысловатыми ритуалами, когда они прощались с землей, расходились – по лайнерам, поднимались – на огромные станции, которые одна за другой сходили с околопланетных орбит, улетали.
Мне их не хватало – грешен, бывало, ловил, одного-двух, сажал в клетку, чтобы слушать зимой их щебетание. Умирали – неведомо отчего, вроде бы все было как надо, и тепло, и свет, и вода, и… Я даже гнездышки приносил им в клетку, самые красивые гнездышки… а они умирали.
Весной я ждал их. Вот никогда не было так тоскливо, как по весне, и уже ни при чем тут родина, изгнавшая меня и проклявшая, сгинувшая – где-то там, там, и ни при чем здесь одиночество, от которого хочется выть, все ни при чем… мне не хватало их…
Прилетали… откуда-то из ниоткуда, из каких-то миров, выбирались из челноков, одичавшие, забывшие самих себя, снова начинали – с плетеных хижин, с простеньких гнездышек, снова учились обжигать кирпичи, складывать дома… Снова земля наполнялась их щебетанием – вот сразу же, как только сходил ледник, как только планета потихоньку стряхивала с себя Великое Оледенение. Снова прилетали они – стайчушечками, стаечками, стайками, стаями, стаящами – строили гнезда.
Нет, конечно, мешали, бывало дело – один раз разворотили склад, как только добрались до него, шустрые, да они куда хочешь доберутся, от них разве что укроешь… приворовывали мои приборы, утаскивали к себе, приделывали к каким-то своим механизмам, двигателям… Так что уже трудно было понять, где кончается их цивилизация и начинаются остатки моей собственной…
Они улетали – когда приходили холода, когда остывало солнце, умирало горячее ядро земли, они снова строили свои челноки и станции – от старых к тому времени ничего не оставалось – собирались, решали, кто с кем полетит, кто куда, кто останется, а бывало и так, оставляли каких-то преступников, повторяю, пробовал забрать их себе, пусть перезимуют, перекантуются – не перекантовывались, умирали.
