— Ты чего? — испуганно забормотал бородатый. — Чего тычешь-то?
— А ты мне не указывай, куда тыкать, — сказал ему Мюллер. — Я тут подумал, ты часом не упырь?
Бородатый выпучил глаза, открыл рот и всхрапнул, как споткнувшаяся лошадка.
— Да я тебя… — начал он, но заткнулся, потому что товарищ сунул ему кулаком под ребра.
— Он не упырь, — сказал длинный, обращаясь к Мюллеру. — Давайте не будем усугублять.
— Давайте не будем, — согласился Мюллер. — Пошли, ведьма!
Они вошли в тесную комнату с ветхим столом и двумя еще более ветхими скамейками. Мюллер иронично называл ее своим кабинетом.
— Бабу на стол, — приказал Мюллер. — Отставить! Заголять не надо, просто положите на стол спиной вниз.
— Не надо меня ложить, — подала голос Лайма. — Сама лягу.
И действительно, взгромоздилась на стол, легла. Мюллер обратил внимание, что колени она целомудренно сдвинула, как школьница. Небось, на шабашах не такая скромница была…
Мюллер ткнул Лайму палочкой в шею, подержал, отпустил.
— Не ведьма, — констатировал Мюллер.
— Как не ведьма?! — возмутился гномоподобный стражник. — Ден, скажи, она на метле летала?
— Бухать надо меньше, — сказал Мюллер. — Не ведьма. Волшебство врать не будет. Ты колдовскую ауру видел? Видел или нет, не слышу ответа?!
— А ты мне не командуй, — пробормотал гномообразный.
— Так видел или нет? — не унимался Мюллер. — Не видел? А знаешь, почему не видел?
— Почему? — спросил гномообразный.
— Потому что ее нет, — заявил Мюллер. — Девица не виноватая. Чаю хочешь, девица?
— Угу, — кивнула Лайма.
— Вон отсюда, — приказал Мюллер стражникам.
Тощий стражник деланно засмеялся.
— Ну ты даешь, пацан, — сказал он. — Увидел, значит, красивую телку и решил того?
Мюллер решил, что пора переходить в наступление. Состроил гневное лицо, взмахнул палочкой, проводил убежавших строгим взглядом, покачал головой и закрыл дверь. Щелкнул кресалом, с третьего раза высек искру, разжег горелку под чайником.
— Как ты сумел? — спросила Лайма. — Я же на самом деле…
— Я знаю, кто ты на самом деле, — кивнул Мюллер. — Я теперь такой же. Твоя работа? У тебя в волосах артефакт был…
Лайма расплакалась. Уселась на край стола, спустила ноги вниз, с одной ноги свалилась туфля, а ногти на ноге неухоженные, некрашеные, даже странно, обычно богатые дворянки за собой лучше следят…
— Да насрать, — сказал Мюллер.
Сел рядом, обнял Лайму за плечи, она доверчиво прильнула к нему.
— Ну, хватит, завязывай плакать, — говорил ей Мюллер. — Сейчас тебя успокоим, умоем, доставим к мужу…
Лайма нелепо всхрюкнула и перестала плакать. Недоуменно посмотрела на Мюллера и сказала:
— Какой муж, ты чего? Я вдова. Я же тебя говорила.
Глаза Мюллера полезли на лоб.
— Вдова? — переспросил он. — Извини, не расслышал. Так, это… тогда, может… поужинаем?..
Лайма вытерла слезы, шмыгнула носом и неуверенно улыбнулась.
— Пойдем, поужинаем, — сказала она. — А тебя выпустят? Там у дверей громилы везде…
— Ох, не знаю, — сказал Мюллер. — Ну ладно, давай не пойдем. Тут у меня для дезинфекции…
Он открыл шкаф, вытащил бутыль зеленого вина и два запыленных стакана. Оглядел критически, попытался протереть рукавом донце, затем сказал:
— Да ну его, само обеззаразится…
Разлил по стаканам, один придвинул Лайме.
— Твое здоровье, — сказал Мюллер.
Они чокнулись, выпили, Лайма закашлялась. Мюллер стал хлопать ее по спине, случайно приобнял, а потом как-то незаметно случилось так, что они поцеловались. И чем больше они целовались, тем сильнее распалялись, и не будь мебель в комнате такой ветхой, наверняка потрахались бы прямо здесь. Но стоило Мюллеру попытаться водрузить Лайму на стол, как тот заскрипел, захрустел и стало очевидно, что трахаться на нем нельзя. А на полу слишком жестко, хотя если покидать одежду в кучу… нет, все равно жестко.
— А как получилось, что ты знахарем работаешь? — спросила Лайма. — Разорился?
— Типун тебе на язык, — сказал Мюллер. — Меня просто прет от медицины. Я считаю, у каждого человека должно быть дело, будь ты хоть каким богачом. Если все время жрать, бухать и трахаться, тогда тупеешь, а если начинаешь работать, пусть даже для развлечения…
Лайма захихикала и прикрыла ладошкой его рот.
— Ты всегда был долбанутым, — сказала она. Убрала ладошку, поцеловала Мюллера в губы и добавила: — Мне это нравится.
— Я тоже тебя всегда любил, — невпопад сказал Мюллер.
Лайма засмеялась и тоже хотела что-то сказать что-то доброе, но в этот момент дверь открылась и в комнату заглянул господин Ион.
— А, вот ты где, Мюллер, — сказал он. — Давай, сдавай ведьму и пойдем, аврал кончился, всех отпускают.
— Она не ведьма, — сказал Мюллер.
— Да ну? — удивился господин Ион и вытащил волшебную палочку.
— Я тебе в жопу ее засуну! — рявкнул Мюллер. Но тут же покраснел и добавил, негромко и смущенно: — Простите, пожалуйста, господин Ион, случайно вырвалось, больше не повторится.
— Гм, — сказал господин Ион и оглядел Мюллера более внимательно. Улыбнулся своим мыслям, убрал палочку и сказал: — Да, точно, не ведьма, как же я раньше не заметил…
И он удалился, бормоча себе под нос:
— Действительно, какая ведьма с такими-то сиськами… Ах, молодость…
А Мюллер с Лаймой поцеловались еще раз и пошли из больницы прочь, искать круглосуточный трактир с нумерами на втором этаже. И там их любовь достигла кульминации.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ. РАВЕНСТВО И БРАТСТВО
В северной части Палеополиса, где проспект Айгуль Открой Личико пересекает улицу Роксфордской Обороны, за чугунным забором стоит дворец графини Патиритилап. Дворцом это здание называют по одной-единственной причине — оно входит в высочайше утвержденный перечень столичных дворцов. Раньше, когда хозяином этого места был Дельф Патиритилап, он еще как-то следил за состоянием построек, а когда граф умер и хозяйкой стала графиня Лайма, она все пустила на самотек, ремонты делать перестала, грибок из подвалов не вытравливала и даже молебны о прочности и долголетии не заказывала. Неудивительно, что дворец обветшал. Статуи облупились, фрески облезли, что даже в ясную погоду ни черта не разберешь на них, и штукатурка на лестницах и в коридорах тоже облезла, по углам сырость, жуть!
В прошлом Лайма Патиритилап была знаменитой столичной красавицей. Художники рисовали с нее картины, скульпторы ваяли статуи, поэты посвящали ей стихи и, говорят, сам император наводил справки о здоровье графини на предмет того, не включить ли ее в свой гарем. Казалось, Лайме предопределена великая карьера, но графиня, по всей видимости, прогневала богов, и они отомстили ей по полной программе.
