— К делу! — прорычал Горд.
— Короче говоря, вы отчетливо представляете, чему равен актив. В пассиве мы имеем одно: зеленый загар. Давайте теперь объективно взвесим.
— Взгляните на наши лица. Взгляните на свое лицо!
— Это эмоции. Загар безвреден. Ну, станут люди зелеными, что тут такого? Есть люди с белой кожей, есть с черной, желтой, красной. А теперь у всех будет зеленая, по крайней мере исчезнет расизм.
— Вы дурак, Мильонер. Расизм обусловлен не столько цветом кожи, сколько…
— Согласен, согласен! Это я к слову. Итак…
— Минуточку! Каково было вам оказаться зеленым? Вы это забыли? Если бы тогда, перед испытаниями, вам сделали предложение получить антигравитацию, но позеленеть, или не получить, зато остаться белым, — что бы вы сказали?
— А вы?
— Я?..
— Да ты понимаешь, к чему он клонит? — гневно пробормотал Баллах. Сейчас он, как и мы, изгой. Прокаженный. А вот если всех сделать зелеными…
— Вы не логичны. — Очки Мильонера энергично блеснули. — Вы же сказали, что я человек-магнитофон. Пусть так, я не обижаюсь, не все способны быть гениями. Но разве магнитофон, да еще зеленый, способен сам по себе…
— Он прав, — задумчиво сказал Баллах. — Просто ветер подул в другую сторону. Извините.
Горд быстро ходил по комнате.
— Не понимаю, — сказал он едва слышно. — Ничего не понимаю! Кто это решил? Совет директоров?
— Предложение согласовано на очень высоком уровне.
— Как может человек в здравом уме поступиться собственным лицом ради любой, самой великолепной машины?! Или сами эти "большие люди" намерены укрыться в Антарктиде?
— Чего не знаю, того не знаю. Однако не думаю. Впрочем, позволю высказать догадку, что они идут на это не по своей воле.
— Что-что? Кто же способен им диктовать? Уж не избиратель ли?
— Жизнь, дорогой Горд, жизнь.
Горд устало опустился в кресло. Помотал головой.
— Чушь, бред, свинячий сон. Всех — зелеными?! А, понял… Деньги. Вложения, которые надо оправдать. Доходы, которые надо заграбастать, провались весь мир в преисподнюю.
— Отчасти вы правы.
— Отчасти?
— Разумеется, Хоть я и человек-магнитофон, как меня только что любезно определили (раньше вы, Баллах, называли меня так за глаза, но я не в претензии), пусть я, с вашей точки зрения, лишь противный чиновник, у меня тоже есть кое-какие мысли. Хотите?
— Пожалуй, это любопытно, — фыркнул Баллах. — Изреките.
— Для вас я и так был зелененьким. Квакающей лягушкой.
— Ну, знаете!..
— Разве нет? Человек сортом похуже. Администраторишка. Надзиратель-соглядатай. Правда, мы, менеджеры, платим вам не меньшим презрением. Но дело не в этом. Если бы на Земле было братство, единое общество без всякой там кастовости, вражды, если бы миром правил разум, а не конкуренция, то люди могли бы подождать с антигравитацией. Спокойно все изучить, продумать, взвесить… Но мы живем в реальном мире, и он нам диктует свои законы.
— Да вы, оказывается, в душе коммунист! — саркастически усмехнулся Баллах.
— Я попросил бы…
— Оставьте, — глухо сказал Горд. — Короче, вы хотите сказать, что не мы, так другие осуществят антигравитацию.
— Разумеется! Диктаторы не перевелись, и им плевать на всякую там мораль и эстетику, если дело пахнет новым перспективным оружием.
— И поэтому мы должны подражать фашистам. Прекрасно! Новый вариант ситуации: "Гитлер, атомная бомба и свободные Соединенные Штаты". Настолько свободные, демократичные и человеколюбивые, что об этом многое могут порассказать жители Хиросимы. Славный нам был тогда преподан урок!
— Реальность есть реальность. Зачем, однако, драматизировать? Антигравитация все же не бомба, и позеленение отнюдь не лучевая болезнь.
— Скажите это тем людям, которые завалили газеты протестами против наших бесчеловечных опытов…
— Теперь, кажется, вы принимаете нашу демократию всерьез. Не беспокойтесь, завтра же несколько красивых актрис, популярных певцов, высокопоставленных дам и десяток славных "девушек из народа" публично скажут, что зеленый цвет кожи — лучший в мире, что сами они жаждут позеленеть. И позеленеют, будьте уверены, чем создадут моду. В конце концов общественное мнение вас самих попросит продолжить работу.
— Да понимаете ли вы, что у антигравитации могут оказаться другие, менее явные, зато вредные побочные свойства?! Я, я виноват, что не думал об этом раньше, но теперь-то гром грянул!
— Об этом надо было думать еще в девятнадцатом веке, — внезапно сказал Баллах. — Или раньше.
Не только Горд, но и Мильонер взглянули на него с недоумением.
— Да, раньше! Когда создавали автомобиль, разве думали, что их выхлопы станут душить людей? Прекрасное средство транспорта, что еще надо! А сейчас они душат. Люди от них не зеленеют, зато, случается, гибнут. Но мы и сейчас не отказываемся от машин, наоборот.
— Баллах!
— Что, Баллах? Или ты не замечаешь, как Мильонер, верней, его хозяева пункт за пунктом опрокидывают все твои возражения?
— Мои? Наши!
— Твои! Я лежу, молчу и слушаю. Делаю выводы. Нравятся они мне или нет, только в нашем обществе, мой милый, не машинист ведет поезд, а поезд катит машиниста. Следовательно — кочегарь или спрыгивай. Точка.
— Но неужели, неужели ты веришь, что миллионы людей, какую рекламу ни раздуй, по доброй воле согласятся поступиться своим естеством? Что наши имена не будут прокляты?
— Нашел из-за чего волноваться… Во-первых, не мы, так другие. Во-вторых… Да оглянись же! Ежегодно полтораста тысяч жертв автомобильных аварий в одной лишь Америке. Ничего, ездим. А тут — зеленый «загар». Всего-то! Непривычно поначалу, дико, так ведь зато оригинально, безвредно, наконец, патриотично. Могу даже подкинуть Мильонеру лозунг: "Антигравитация покончит с дорожными катастрофами". Чистая правда, между прочим. Да здравствует поголовное позеле-не-е-ние!
— Я это запишу, — быстро сказал Мильонер. — Это дельное предложение.
— А ну вас всех… — В глазах Горда блеснули слезы, он отвернулся. Неужто мы просто шарики в биллиардной игре?!
Баллах мягко соскользнул с дивана, положил руки на плечи Горда.
— Пустое, дружище, — тихо сказал он. — Мильонер — не Мефистофель, и мы не фаусты. Нам же самим очень хочется работать над машиной. Жизнь нам без этого не в жизнь. И она мудрее нас. Поверь мне, Париж стоит мессы, как говорил один неглупый французский король…
Мы летели взрывать звезду.
Романтики и любители приключений пусть не читают дальше. Наша судьба не из тех, которые могут воспламенить воображение. Вот ее расклад. Путь туда и обратно занимает сорок лет. Еще год или два надо было отдать Проекту. Анабиоз позволял нам проспать девять десятых этого времени, так что на Землю мы возвращались сравнительно молодыми. Однако наука, искусство, сама жизнь должны были уйти так далеко вперед, что мы неизбежно оказывались за кормой новых событий и дел.
