Ознакомительная версия.
Виктория жила в двухэтажном, обитом досками, с узким фасадом и островерхой крышей доме. Над крыльцом выдавались вперед два большущих окна. Таких домов хватало на рабочих окраинах серых, однообразных городов Восточного побережья, но не в Орегоне.
Окна на первом этаже светились мягким золотистым светом. Младший уже представлял себе, как сидит с Викторией на диване в гостиной, маленькими глотками потягивает вино, пока они поближе знакомятся друг с другом. Она, возможно, попросит называть ее Викки, а он его Ини, тем самым именем, которое дала ему Наоми, узнав, что Еноха он на дух не переносит. И вскоре они будут обниматься, как два обезумевших от страсти подростка. Младший разденет ее прямо на диване, лаская упругое тело. В свете лампы кожа цветом будет напоминать липовый мед, а потом понесет ее, обнаженную, в темную спальню на втором этаже.
Избегая подъездной дорожки, где гравий мог поцарапать его тщательно начищенные кожаные туфли, Младший направился к дому через лужайку, пригибаясь, чтобы не задеть ветви большой сосны, раскидистой, как дуб.
Он ни на секунду не забывал об осторожности, потому что у Виктории могли быть гости. Скажем, родственница или подруга. Но не мужчина. Нет. Она знала, кто ее мужчина, и не подпустила бы к себе никакого другого, ожидая шанса отдаться ему и скрепить отношения, завязавшиеся в больнице десятью днями раньше с ложки со льдом.
И потом, если бы Виктория кого-то развлекала, на подъездной дорожке стоял бы автомобиль.
Младший подумал о том, чтобы подкрасться к дому и заглянуть в окна, убедиться, что она одна, прежде чем подходить к двери. Но если она вдруг заметит его, чудесный сюрприз не удастся.
«За риск всегда надо платить», — со вздохом подумал Младший, на секунду замялся, прежде чем подняться на крыльцо и постучать в дверь.
В доме играла музыка. Быстрая музыка. Возможно, свинг. Точнее он сказать не мог.
Младший уже собрался постучать вновь, когда дверь открылась вовнутрь и, перекрывая Синатру, поющего «Когда моя сладенькая идет по улице», Виктория сказала, открывая дверь: «Ты рано, я не слышала твоего авто…» — и оборвала себя на полуслове, выйдя на порог и увидев, кто стоит перед ней.
На ее лице действительно отразилось изумление, но выражение лица разительно отличалось от того, что Младший рисовал в своих грезах. В этом изумлении радость отсутствовала напрочь, и губы не растянулись в лучезарной улыбке.
На мгновение она вроде бы нахмурилась. Но тут Младший понял, что совсем она и не хмурится. Наоборот, горит страстью.
В сшитых по фигуре слаксах и обтягивающем свитере из хлопчатобумажной ткани Виктория Бресслер в полной мере оправдала ожидания Младшего. Белая униформа медсестры скрывала те самые сладострастные формы, которые он себе рисовал. V-образный вырез свитера показывал лишь малую часть сокровища, скрытого ниже.
— Что вам нужно? — спросила она.
Голос ровный, чуть резковатый. Другой мужчина мог бы услышать в нем осуждение, раздражительность, даже злость.
Но Младший знал, что она лишь дразнит его. Ей хотелось немножко поиграть с ним. Потому что в этих сверкающих синих глазах читалось желание.
Он протянул Виктории красную розу.
— Вам. Пусть она и не сравнится с вами. Ни одному цветку это не под силу.
Все еще притворяясь, что не рада его визиту, Виктория не взяла розу.
— За кого вы меня принимаете?
— За самую красивую и соблазнительную, — ответил Младший, похвалив себя за то, что прочитал много книг по искусству обольщения, а потому знал, что и когда надо сказать.
Виктория скорчила гримаску.
— Я сообщила полиции о вашей безобразной выходке с ложкой для льда.
Сунув красную розу в руку Виктории, чтобы отвлечь ее, Младший взмахнул бутылкой с «Мерло», и в тот самый момент, когда Синатра с чувством пропел слово «сладенькая», бутылка врезалась в лоб Виктории.
В церковь Непорочной Девы Брайт-Бич, тихую и гостеприимную по вечерам, очень скромную, без огромного купола, монументальных колонн и величественной лестницы, Мария Елена Гонзалез приходила как в свой второй дом. В мире Марии бог пребывал везде и всюду, но здесь его присутствие чувствовалось особенно явственно. Настроение Марии улучшилось, едва она переступила порог.
Служба бенедектинцев закончилась, верующие разошлись. Покинули церковь и священник, и служки.
Поправив заколку, удерживающую кружевную мантилью, Мария прошла в неф. Опустила два пальца в святую воду, которая поблескивала в мраморной купели, перекрестилась.
Пахло благовониями и полиролем на лимонном масле, которым натирали деревянные скамьи.
Впереди луч мягкого света падал на большое, в рост человека, распятие. В полумраке светились маленькие лампочки на стенах да на специальных подставках мерцали свечи, поставленные верующими.
По кутающемуся в сумрак проходу Мария прошла к одной из подставок.
Мария могла заплатить только по двадцать пять центов за свечу, но заплатила по пятьдесят, затолкав в ящичек пять купюр по одному доллару и два четвертака.
Зажгла одиннадцать свечек, все за здравие Бартоломью Лампиона, после чего достала из кармана разорванные игральные карты. Четыре пиковых валета. С пятницы, разорвав каждую из карт на три части, Мария носила двенадцать обрывков с собой, дожидаясь этого воскресного вечера.
Ее веру в гадание на картах и в маленький ритуал, который она намеревалась совершить, церковь бы не одобрила и не простила. Мистицизм такого рода считался грехом, уходом от веры, даже ее извращением.
В Марии, однако, прекрасно уживались католицизм и оккультизм, который она впитала с молоком матери. В Эрмосильо, где она родилась, последний играл в духовной жизни ее семьи не меньшую роль, чем первый.
Церковь давала пищу для души, тогда как оккультизм — для воображения. В Мексике, где редко кому удавалось вкусить земных благ, а надежды на лучшую жизнь в этом мире практически никогда не сбывались, приходилось кормить и душу, и воображение, иначе жизнь становилась невыносимой.
Помолившись Святой Матери, Мария поднесла треть пикового валета к яркому пламени первой свечи. Когда бумажка загорелась, Мария бросила ее на стеклянную подставку, а когда полностью сгорела, воскликнула: «Петру», — имея в виду самого знаменитого из двенадцати апостолов.
Она повторила ритуал одиннадцать раз, меняя только имена: «Андрею, Иакову, Иоанну…» — то и дело оборачиваясь, оглядывая неф, чтобы убедиться, что за ней никто не наблюдает.
Она зажгла по свече каждому из одиннадцати апостолов, но не двенадцатому, Иуде, предателю. Следовательно, после того, как на каждой из свечей сгорело по кусочку карты, последний остался у нее в руке.
Ознакомительная версия.
