Ни в брошенном грузовике, ни за ним явно никого не было, потому что если бы там кто-то прятался, то не упустил бы возможности пристрелить проклятых самодовольных американцев, которые сейчас представляли собой идеальную мишень.
Рация погибла вместе с автомобилем, связаться с колонной они не могли, поэтому у них был небогатый выбор: или дожидаться ее подхода, или двигаться ей навстречу.
— Будем ждать, — объявил свое решение сержант.
И тут запели пули. Иракцы, которых они видели у горевшего танка, короткими перебежками приближались к ним, экономно стреляя из пистолетов.
Говард ответил очередью. Иракцы залегли.
— Они возьмут нас в кольцо, — сказал Болтон. — Ползти сможешь?
— Да. Но… Трое против двоих, силы почти равные. К тому же у них только пистолеты.
— У них могут быть гранаты. И они фанатики. Если кинутся, их пулей не остановишь. Себя взорвут и нас прихватят. Давай вперед, я прикрываю.
Говард распластался на земле и пополз, приметив впереди маленький холмик, который мог послужить им укрытием. За его спиной Матти Болтон сыпал короткими очередями, не позволяя иракцам поднять головы.
Добравшись до холмика, за которым нашлось и небольшое углубление, Говард положил автомат на его край, как на бруствер, и крикнул:
— Отходи, Матти!
Из-за клубящейся пыли Говард не видел, куда стреляет, он знал лишь приблизительное направление, однако надеялся, что неприятель не станет подниматься во весь рост, опасаясь нарваться на случайную пулю.
Болтон добрался до него живым и невредимым. Но дышал сержант тяжело, а на его форменной куртке появились темные пятна пота.
И снова у них было два варианта: отходить дальше в пустыню либо закрепиться в этом импровизированном окопчике и затеять перестрелку, чтобы в конце концов выяснить, у кого тверже рука и вернее прицел — у них или у иракцев.
— Ползти сможешь? — повторил свой вопрос Болтон.
— Смогу.
Выстрелов не было. Говард одолел метров сто, когда его догнал Матти. Сержант заставил его подняться, затем, ухватив за ногу и за руку, взвалил на свои плечи. И потрусил по пустыне.
Они выбрались к своим только к вечеру, одолев с десяток километров. На Болтона было жутко смотреть. Черты лица его заострились, губы были прокушены, на них запеклась кровь.
Свалив Говарда на руки подбежавшим санитарам, сержант взял у одного из них фляжку с водой и припал к ней. Вода бежала по его подбородку, стекала на бронежилет…
Говард тоже напился. Он очень хотел пить, а ранее отказывался потому, что Болтону вода нужна была больше, чем ему.
Его отправили в госпиталь — помимо вывиха, у него еще оказались надорванными связки, а когда Говард смог снова вернуться в строй, «Буря в пустыне» уже победоносно завершилась.
Морпехи купались в лучах славы и просто купались — их сняли с передовой и переправили в исходную точку, на авианосец в Персидском заливе, где были и душевые и даже небольшой бассейн. Говарда встретили уважительными шутками, поскольку в их подразделении Баро был единственным пострадавшим во время боевых действий. Такое внимание сослуживцев Говарду было приятно.
Сержанту Болтону полагалась медаль за спасение раненого, поэтому он пребывал в прекрасном расположении духа и был непривычно разговорчив:
— А иракцев тех, танкистов, мы так и не нашли. Испарились, гады. И мин на том участке дороги больше не было, саперы все обыскали.
Говард слушал внимательно, хотя на самом деле все это его уже мало интересовало. Это было прошлое, там ему и место. Для себя он уже все решил.
По истечении контракта подал рапорт об увольнении.
Он никому не признался, что было истинной причиной его нежелания оставаться в армии. Сослался на банальность — стремление продолжить учебу в университете.
«Жизнь дороже страха», — сказал Матти Болтон.
Непонятно сказал сержант, сложно, но так, что Говард много об этом думал. И теперь мог бы добавить так же невнятно и убежденно: «Жизнь дороже всего. Но страх сильнее жизни».
Дело в том, что он испугался. Сильно испугался.
Много лет спустя, рассуждая, убить Джозефа Марлоу или придумать какой-нибудь иной способ мщения, он обманывал себя: Говард боялся и потому не мог убить, точнее, убить-то он мог, но лишь с тем непременным трусливым и подлым условием, что не будет за это призван к ответу. Такой гарантии не было, и он придумал операцию с компроматом.
Страх долгие годы неотступно сопровождал Говарда. Чуть-чуть отступил он после его решения уйти из банка.
Одиночные плавания на «Снежинке» тоже были вызовом страху. И тот снова отступил.
После разговора с Хьюэллом в Кардиффе, драки в плимутском пабе, потери яхты и рассказа Андрея о случившемся с ним в Петербурге, о его друге и его мщении за смерть друга, Говард прислушался к себе и понял, что страха больше нет. Страха за себя, за свою жизнь, страха возмездия. Пожалуй, теперь он мог убить. Если есть за что.
И все же лучше не проверять себя на прочность.
К вечеру гряда облаков уже громоздилась перед ними во всей своей мощи. Они зачарованно смотрели на нее и не могли отвести взгляд. Не разговаривали. Они вообще мало разговаривали в последние дни. Наверное, все было сказано в первые.
Нет, в первые дни им было не до досужей болтовни. Темы были вполне конкретные и касались главного — выживания. Они обустраивались на плоту, учились ловить рыбу и обуздывать аппетит. Это уже потом, когда океан заштилел до неподвижности, а полная лишений жизнь перестала удивлять и ужасать, они стали проводить долгие часы в беседах. Сначала это была просто болтовня ни о чем вперемешку с воспоминаниями, кто где бывал и что где едал. Говард, например, поделился своими впечатлениями от кухни Карибских островов, а также указал на существенную разницу между рождественской индейкой, приготовленной в штате Северная Каролина, и индейкой из Южной Каролины. Андрей не остался в долгу, «отомстив» собеседнику сибирскими пельменями и украинским борщом с пампушками. Говард чуть не захлебнулся слюной. Тогда она у него еще была…
Несколько дней они изводили друг дружку кулинарными шедеврами, которые им довелось вкусить, но затем, не сговариваясь, покончили с этим садомазохизмом. И также не сговариваясь, они стали заниматься неким подобием зарядки, обмениваясь знаниями в области боевых искусств и стараясь не растерять физическую форму.
Постепенно между ними устанавливались все более доверительные отношения, и как-то вечером Андрей рассказал Говарду о своем друге Сашке и его подарке — бронзовой «мельнице». В ответ Говард рассказал о своей сестре Кристине и данной ей клятве. На следующий день Андрей рассказал о гибели друга, а Говард — о смерти Снежинки. А потом каждый из них сделал последний шаг: русский узнал о компьютерной атаке на Джозефа Марлоу, а Говард — о взрыве катера в курортном местечке недалеко от Петербурга. Узнал — и не осудил Горбунова. Кто он такой, чтобы судить? Бог? Он не Господь, но каждому воздается по делам его.
