Он наклонился над водой, словно пытаясь что-то увидеть в морской глубине. Голова его опускалась все ниже и ниже.
Саида бросилась к Нури.
— Не надо, Нури, милый, родной! Не нужно… — Она обнимала его за плечи и повторяла: — Не нужно, не нужно, родной… Он был для всех нас… — Саида не выдержала и закрыла лицо руками.
— Зачем так говоришь? — вдруг вскрикнул Нури. — Он жив еще! Он еще там! Ведь правда? Ну, скажи, скажи? — с отчаянием и мольбой спрашивал он, словно одна Саида могла ему ответить.
— Да, да… Он жив, жив, Нури…
— Товарищ Гасанов, товарищ директор!.. Послушайте меня… Почему мы здесь? Скажите, почему? — Нури спрашивал то одного, то другого. Спасать надо!.. Я знаю… Нет, не отвечайте мне… Я знаю, это очень трудно — триста метров глубины. Я сам спущусь в скафандре… — Он всматривался в суровые лица Гасанова и Агаева, стараясь прочесть в них ответ. — Ну что же вы молчите? Ведь там такой человек… такой человек!..
Налетел резкий порыв ветра. Волны загрохотали по железной коробке танкера.
Оставшиеся у борта шары ударялись о верхнюю обшивку. Один из них накренился, словно стараясь зачерпнуть открытым люком разбегавшуюся кипящую пену.
Матросы удерживали прыгающие шары, но волны, словно играя, били ими в борт «Калтыша».
Вдруг одна из открытых цистерн оторвалась от борта и, подгоняемая волнами, поплыла в сторону. За ней погналась шлюпка. Все бросились к борту и с отчаянием смотрели за исчезающим шаром. Шлюпка почти совсем скрылась в волнах, наконец нагнала цистерну. Матросы закрепили канаты за поручни и взяли шар на буксир. Шлюпка медленно приближалась к танкеру.
Ветер со свистом носился по палубе. Волны поднимались все выше и выше.
Из последней цистерны вытащили моториста. Синицкий, видимо, остался в шаре, который сейчас буксировала лодка.
Все как будто спасены, кроме капитана подводного дома. Но никто не хотел верить в гибель Васильева.
— Ибрагим. Ты слышишь меня, Ибрагим? — заглядывая мужу в глаза, со слезами в голосе кричала Саида. — Ты все можешь. Я верю в это, верю!.. Неужели спасения нет? Нури говорит, надо спустить водолазов, поднять дом…
Гасанов отвернулся. Он молчал. Молчали и другие. Агаев стоял с обнаженной головой, в его руках дрожала фуражка. Наклонившись над бортом, Пахомов и Керимов смотрели в темную глубину.
— Ты молчишь, Ибрагим? — прошептала в отчаянии Саида. — Ну, скажите вы, Джафар Алекперович! Скажите! Я не верю, что нельзя этого сделать…
— Пожар скоро кончится. Не вечно же будут работать кислородные установки! Огонь задохнется. Васильеву тогда удастся пройти в буровую, — неуверенно проговорил директор. — А водолазы на такую глубину опуститься не могут. Вот… Больше я ничего не могу сказать, Саида…
Он уронил трубку, нагнулся и долго искал ее на палубе.
Какое-то странное клокотанье послышалось у левого борта. Прожектор осветил кипящую воронку. Из глубины выскакивали блестящие пузыри и с шумом лопались на поверхности.
Вдруг вода закипела, образовался водоворот, пузыри помчались по стенкам воронки, как бы догоняя друг друга.
— Он затопил буровую, — прохрипел Нури.
Саида широко раскрыла плачущие глаза:
— Теперь… подняться нельзя…
Матросы вытянулись, как по команде «смирно», и сурово смотрели на крутящуюся воронку… Она постепенно успокаивалась, исчезли пузыри, и только радужная пленка нефти дрожала, переливаясь в лучах прожектора.
Шлюпка с цистерной на буксире подошла к борту танкера. Матросы в мокрых робах закрепили цепи на поручнях шара и подняли его вверх.
Нури пробрался к люку и крикнул:
— Синицкий!
Глухо, как в бочке, прозвучал голос. Никто не отвечал.
Быстро спустившись в шар, Нури вытащил оттуда мокрую шляпу.
Синицкого там не было.
Глава двадцатая
ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ ПОДВИГОМ?
Васильев чувствовал, что задыхается. Он слышал грохот падающих камней, словно лавина неслась с горы…
Темнота. Тускло светит лампочка электрического фонарика, словно и ей не хватает воздуха. Неумолчный грохот и плеск… Неужели все еще заполняется водой буровая?..
Он помнит, что повернул рычаги и сам открыл краны, для того, чтобы впустить воду. Это было необходимо, так как в буровой взорвались новые баллоны с кислородом и начавший уже постепенно затухать пожар стал разрастаться еще сильнее.
Помнит он, как зашипел выпускаемый воздух, заклокотал пар, вода с ревом ворвалась в изолированный отсек буровой.
Теперь отрезаны все пути, дом не сможет всплыть наверх…
Тусклый луч фонарика осветил почерневшую от огня стену буровой. На ней дымилась краска. Васильев приложил руку.
«Постепенно остывает», подумал он и пошел по коридору, освещая путь желтоватым лучом.
Это последнее прощанье… Через несколько минут он откроет все кингстоны. Ворвется вода, и все будет кончено… Васильеву казалось, что лучше встретить смерть мужественно, сразу, не мучаясь, не задыхаясь, как суслик в заваленной норе. Но в сознании еще теплилась далекая, неясная надежда.
Инженер вошел в комнату с зеркальным окном черного иллюминатора, потушил фонарик и стал смотреть, как светится фосфоресцирующими огнями подводный мир.
Проплывали, словно призраки, диковинные глубоководные рыбы; чешуя их светилась… Одна подплыла к окну и уставилась на Васильева немигающими глазами, похожими на зеленоватые виноградины.
Васильев поднялся вверх по винтовой лестнице и зашел в штурманскую рубку.
Здесь было все, как и прежде. Стояли приборы, покрытые чехлами, светилась в темноте стрелка большого компаса… Инженер поймал себя на невольном движении: ему захотелось поправить завернувшийся край чехла у локатора.
Он по привычке проверил, выключены ли все приборы, провел пальцем по стеклу компаса — нет ли пыли… Не верилось, что через несколько минут подводный дом станет склепом в морских глубинах…
Дышать становилось тяжелее. На сколько же времени хватит воздуха?
Васильев боялся об этом думать.
Вот он снова у себя в кабинете. Сел за стол, положил фонарик.
Развернул тетрадь на последней странице, посмотрел дату: «30 сентября», взял карандаш.
«Что можно сейчас написать?.. Кто это прочитает? — мелькнула мысль. — Однако тетрадь с записями найдут, если когда-нибудь поднимут подводный дом. Записи, наверное, пригодятся тому, кто станет восстанавливать его. Здесь указаны все недостатки конструкции…»
Можно, не задумываясь, отдать всю свою жизнь только затем, чтобы на один день придти в институт и сказать: «Дорогие друзья, вот здесь ошибки, здесь я не додумал, здесь я не учел. Надо их исправить, и тогда подводный дом станет тем, чем он должен быть…»
