— Однако внизу есть мир, — сказал Карл. — Жалкий мир, и мы можем сохранять его таким вечно, если пожелаем. Хоть и призрачно, но он существует, и мы из сострадания позволим ему позже стать реальным. Пока же он — плоский, и мы должны настаивать, чтобы он таким и оставался.
— Это важно, — произнес Джозеф с глубокой значительностью человека, вещающего на небе. — До тех пор пока наше собственное пространство искривлено и замкнуто, мир должен оставаться плоским или вогнутым. Нельзя позволить ему выгнуть спину обратно. Если это случится, мы в опасности. До тех пор пока он истинно плоский и жалкий, разбиться о него невозможно.
— Как долго могли бы мы падать, — спросила Велкин, — если бы не остановили время, если бы позволили ему течь в его собственном темпе или в нашем? Как долго могли бы мы падать?
— Гефест однажды падал сквозь пространство целый день, — ответил Икарус Райли, — и дни были более чем длинные.
Карл Влигер вышел окосевшим из внутренней сексуальной страсти, которую он часто испытывал во время дайвинга; Икарус Райли как будто надышался веселящим газом — явные признаки окончания действия неба. Джозеф Олзарси почувствовал спиной холодный ветер и серию отрывистых коротких предчувствий.
— Мы не совершенны, — сказал Джозеф. — Завтра или послезавтра мы такими станем, ибо приближаемся к совершенству. Мы выигрываем раунд за раундом. Давайте не упустим нашу сегодняшнюю победу из-за легкомыслия. Земля немного выгнула свою старую спину, поэтому приготовьтесь! Теперь, парни, теперь!
Четверо (или, может быть, только трое) дернули за кольца. Парашюты вышелушились, распустились и рванули стропы вверх. Во время беседы они держались рядышком, как пучок. Но, внезапно, на подходе к земле, их разбросало на расстояние свыше пятисот ярдов.
Они снова собрались вместе. Упаковали парашюты. Дайвинг на сегодня закончился.
— Велкин, как ты смогла упаковать парашют столь быстро? — спросил Икарус с подозрением.
— Я не знаю.
— Ты же самая медлительная из нас и самая неаккуратная. Кому-то все время приходится перепаковывать твой парашют. Плюс ко всему ты приземлилась последней. Как ты умудрилась сложить парашют быстрее всех? При этом свернуть его так хорошо? Он выглядит, как моя укладка, именно так я свернул его тебе перед сегодняшним вылетом.
— Я не знаю, Икарус. Ой, кажется, я поднимусь еще раз, прямо вверх.
— Нет, ты плавала и ныряла достаточно для одного утра. Велкин, ты точно раскрывала парашют?
— Я не знаю.
Они снова поднялись следующим утром, уже будучи высоко на небе. Маленький самолет, носивший имя Сорокопут, летел ввысь, как ни один самолет не летал раньше, вверх сквозь бурю. Охваченная бурей земля съежилась до размера горошины.
— Мы проделаем с ней фокус, — сказала Велкин. — Когда ты на небе, ты можешь проделывать этот трюк с любым объектом, подчиняя его себе. Я скажу, что горошина, которая была миром, — ничто. Смотрите, она исчезла. Потом я выберу другую горошину, вон ту например, и назову ее миром. И это мир, в который мы скоро спустимся. Я переключила миры в мире, и он не знает, что случилось с ним.
— Все же он встревожен, — Джозеф Олзарси говорил, раздувая ноздри. — Ты встряхнула его. Неудивительно, что у мира бывают моменты неуверенности в себе.
Они поднялись до уровня миллион футов. Альтиметр не был рассчитан на такую высоту, но пилот Рональд Колибри подрисовал дополнительные деления мелком. Велкин шагнула наружу. Карл, Икарус и Джозеф — следом. Рональд Колибри тоже шагнул наружу, но вовремя вспомнил, что он пилот, и вернулся в самолет. На такой высоте небо черное и звездное, а не голубое. От сильного холода пустое пространство было полно трещин и выбоин. Они нырнули на полмиллиона футов вниз за долю секунды и остановились со смехом.
Прыжок бодрил тело и дух. Они топтали облака, и те звенели как мерзлый грунт. Это была родина всего заиндевевшего, снежно-зернистого и сверкающе-ледяного. Место, где обитали создатель погоды и ветер-сын. Они вошли в пещеру изо льда, смешанного с мореной[7]; они нашли топоры из оленьих рогов и кости хемициона[8]; они нашли угли, еще горячие. Ветры лаяли и стаями охотились по ущельям. Это были холодные мезосферные облака, а их местоположение обычно очень высоко.
Они спустились ниже бури в поисках нового солнца и нового воздуха. Здесь было бабье лето, глубокая небесная осень.
Они нырнули еще ниже, сквозь мили и тысячелетия, в настоящее небесное лето: воздух здесь был настолько голубой, что покрылся фиолетовой патиной. И снова вокруг них образовалось их собственное пространство, как это происходило каждый раз, и время остановилось.
Но не движение! Движение для них не прекращалось. Или вы не в курсе, что ничто в пустоте все же может двигаться? А уж тем более они в собственном пространстве! Там была динамика; был поддерживающий вихрь; там была полная безмятежность стремительного перемещения.
Но разве движение не является простым взаимоотношением пространства и времени? Нет. Это общая идея для людей, живущих в мирах, но это субъективная идея. Здесь, за пределами возможного влияния любых миров, существовало безотносительное движение.
— Велкин, ты выглядишь сегодня как-то иначе, — удивленно произнес Джозеф Олзарси. — Почему?
— Я не знаю. Чудесно быть иной, и я чудесная.
— Как будто чего-то не хватает, — сказал Икарус. — Думаю, не хватает какого-нибудь изъяна.
— Но я лишена изъянов, Икарус.
Они были в главном, вечном моменте, и он не кончался, не мог кончиться, он все длился и длился. Если бы теперь что-то и случилось, то только в скобках к этому моменту.
— Пора обсудить еще раз, — задумчиво произнес Икарус спустя некоторое время. (Нет времени или промежутка времени в моменте, есть только в скобках.) — Надеюсь, это последнее обсуждение. Мы, разумеется, находимся в нашем собственном пространстве вне времени и его касательной. Однако земля, какой бы она ни была, приближается с большой вероятностью и скоростью.
— Но она ничто для нас! — внезапно взорвался Карл Влигер изнутри хтонической и фаллической страсти. — Мы можем расколотить ее вдребезги! Мы можем разнести ее на куски, как глиняную мишень! Она не может мчаться на нас, как бешеная собака. Стоять, мир! Рядом, ты, шавка! Рядом, я сказал!
— Мы приказываем одному миру «Восходи!», и он восходит, а другому «Рядом!», и он следует по пятам, — небо-высказался Икарус в своей динамичной безмятежности.
